«Ей всегда чуточку чего-то не хватало или казалось не достаточно полным, не насыщенным, до конца не использованным и не раскрытым. Весь мир будто жадничал, не давал насладиться всеми своими проявлениями и ни разу в полной мере не вознаграждал ее терпение и настойчивость. Может быть она не умела бороться? Или цели ставила слишком недостижимые? В общем, и на эти вопросы ответов тоже не было.»
— Вот я бы на ее месте расслабилась и плюнула на собственные амбиции, довольствовалась бы малым.
— Это вы сейчас так говорите, потому что сравниваете и дистанцируетесь от собственной проекции.
— С чего вы взяли, что это я? Почему я всегда должна писать про себя? Может, наконец-то это кто-то совсем отличный от меня.
— Так не бывает… у вас по крайней мере.
В пору бы обидеться, но я не обиделась. Собеседник бурчал в своем привычном режиме, а я привыкла к его жужжанию настолько, что даже и мысли не было сомневаться в его существовании. Будильник съехал чуть влево, когда я приподняла книгу, вытаскивая из-под нее исчерканный гелиевой ручкой листок.
— Осторожнее! — возмутился он, хватаясь лапкой за краешек книги, — развели тут бардак, понимаешь, ходить невозможно.
— Вы бы лучше на полке постояли спокойно и не мешали работать.
— Разве это работа — писать целыми днями. Вот мои бывшие хоз…
— Да-да-да, помню, — перебила я его, — завод, вкалывали, огородничали, дома прибирались, собаку выгуливали…
На последнем слове пришлось скосить глаза на Рыжика — бедняга приподнял ухо и едва слышно заскулил… неужели про него вспомнили? Будильник уже готовился к новой ехидной реплике по поводу «дормоеда» и моей халатности, но я его опередила:
— Сами выгуливайте, у вас и времени поболе.
Железный аж звякнул от негодования, ошеломленный такой дерзостью, весь затрясся и выдал мне всю тираду накопленной за три года обиды. Я не вслушивалась, снова углубилась в роман, зачеркивая и переделывая схему сюжета, подыскивая нужные слова и представляя себе новую героиню.
«Когда живешь в мире, непонятном другим, понимая, что это какой-то особенный мир, о котором никто не знает и даже не верит, рано или поздно возникает ощущение одиночества. Но не того, которое все боятся и избегают, считая настоящей бедой и может быть даже злом, а того, что делает твою жизнь комфортной, создавая вокруг своеобразный кокон из причудливых фантазий, наслоений сказки и фантастики, мир, в котором так хорошо и уютно, в котором есть все. Все, чего нет в реальном…»
Он уже молчал, просто сидел рядом и вчитывался в буковки на светящемся мониторе. Кнопочка, похожая на колокольчик, слегка подрагивала, стрелки раскачивались из стороны в сторону — Будильник никогда не заботился о настоящем времени, его интересовали только отдельные моменты, которые он измерял мельчайшими единицами и сравнивал, будто рекорды.
— Ну вот и писали бы сказки, что вас все время в шизоидный сюр тянет?
— Сказки это и есть сюр.
— Ээээ, не скажите. Сказка сразу выдает свою нереальность, а к сюру еще приглядываться надо. Не всегда написанный бред бредом и является, в вашем случае особенно.
— Хотите сказать, что описывая свои фантазии, я могу скатиться в реализм?
— Даааа, — довольно протянул мой оппонент, — представляете, существуют люди еще более углубленные в свою шизофрению! А можете представить, что кроме вас вообще существуют люди?
— Да ладно, не так уж и долго я здесь сижу, книга только начата.
— Ага, а я уже не просто живу здесь, но живу уже три года, портя вам нервы и вмешиваясь в это так называемое творчество.
«Прибить его что ли?» — вдруг подумалось мне. Я теряю мысль из-за него, не могу продолжить, все время сбиваюсь. Надо запихать его повыше в шкаф, пусть оттуда критикует, а я продолжу.
«Она любила свое одиночество. Убегая от шумной толпы, пряталась в библиотеке. Там был один маленький закуток, почти незаметный даже для самих работников. И не обязательно было только читать или рассматривать картинки — можно было мечтать и играть придуманными образами, записывая их ходы и сопоставляя между собою. Вырисовывались истории длинною в целые судьбы, заполненные приключениями, переживаниями и необычными событиями.»
Да что же он так шумит-то? Приоткрыв дверцу шкафа, я едва-едва успела подставить руки, как в них упал обессиленный от борьбы будильничек. Стало жалко, поставила его на стол, но извиняться не стала, не смотря на покровительственное разрешение немедленно попросить у него прощения. Я на чем-то остановилась, вспомнить бы… Но!
— Это еще что такое? Совсем обнаглели? — налетела я на будильник, вставший ножками на клавиатуру и загородившему мой текст.
— А вот так! — объявили мне, демонстративно поворачиваясь всем корпусом и упираясь лапками в бока, — хватит писать всякую ерунду. Нет его, и быть не может. Это все ваши выдумки.
— Кого нет?
— Его.
— Кого его? — повысила я голос, чувствуя, что теряю терпение.
— Одиночества.
— Как так нету… — я уже было собиралась схватить упирающегося надоеду и вернуть обратно в шкаф, а то может и куда подальше, как он вдруг посмотрел в меня своими рисованными глазками так, что невольно защемило сердце. Спросил:
— Ведь если оно есть, то нет меня, правда? — Я задумалась, взяла его на руки. Молча поднесла к светильнику, наблюдая за тем, как он шевелил лапками, моргал ресничками и дрожал поднятыми вверх стрелками. Мне не верилось в то, что он ненастоящий, что его не существует, что это всего лишь болезнь, моя болезнь… Как-то дико представить себе, что моего мира все-таки нет и не может быть.
— Одиночество, — продолжал будильник, — это когда совсем никого и ничего… А у тебя все есть… но только здесь, не там…