Вообще в портовую таверну можно входить и тише, не вышибая по пути
дверей с криком: Йох-Оооо! Не ждали, суки?!
Но это же пятница, святой день в жизни каждого уважающего себя пастафарианца. Праздник. Если проберешься сквозь завесу дымных паров и угара, наткнешься на барную стойку и даже разглядишь блондинку-барменшу, всю в шрамах и с серьгой в нижней губе.
— Кристи, пожрать можно в этой дыре?
— Да ты уже нажратая. Привет, деушка, где тебя носило? Чёрт тебя
возьми!
— Уже взял, не переживай.

Объятия через стойку, поцелуй до крови – обязательно – Кристи
жутко религиозна.
— Поздоровайся с Джонни, ты пропустила тааакую проповедь…
— Чего я еще не слышала в вашей пастазуитской шарашке?
— Хренова атеистка.
— Я не атеистка. Я верю в море. Оно есть!

Осторожно, стараясь не наступать на пьяную паству, Пиранья обошла
всех знакомых, выказав дань уважения окончанию 5-часового безалкогольного поста. Жирный Джонни был внушительной копией своего божества. Многие шутили, что именно с него  и был рисован образ
подобия человеческого. В черной бороде торчали остатки макарон, на лбу красовался прикрученный проволокой дуршлаг. Джонни поглаживал свое беременное пивом пузико и ласково глядел на  крестницу.
— Пастфат, моя рыбка!
— Пастфат, старое пердало. И убери руку с моей задницы.
— Праздник же! Летающий Макаронный, чёрт его раздери, Монстр,
покарает любого, кто не удовлетворит в этот святой день женщину.
— Меня уже удовлетворили, так что расслабься. А, и смотри, что у
меня есть!
Пиранья достала из кармана красивый кривой нож с красной
рукояткой.
— Ты ж.. Это ж мой нож? Откуда ты….
— А это что, смотри?
С этими словами пиратка достала из другого кармана еще один нож,
поменьше, с изумрудом. Джонни побагровел и вздулся:
— Сучка, ну-ка отдай! Как тебе это удается? Подойти не успела, уже
обчистила. Никакой совести у девахи… А я её еще крестил вот в этом же храме.Джонни сделал пафосный жест, подняв кверху указательный перст.
Наверху зияла огромная дыра в голубое безоблачное небо. Задумался. Внимательно посмотрел на крестницу и добавил:
— А ты отказалась от монашеского ордена…
Пиранья чуть не поперхнулась ромом. И, как следует просмеявшись,
послала священника в самые дальние закоулки оборотной стороны его религии.
— Еще в вашем борделе я не отсиживалась.
— Напрасно ты так… Ээх, нет в тебе истинной веры.
— Её вообще нет.
— Паскудница!
— Вот вымрут все пираты – не будет  и пастафарианства. Бога назовут
другим именем, построят другие храмы. Будут пить только какое-нибудь отвратное сладкое вино. Или даже не пить – а еду в нем макать…
— Фее, что за гадость ты говоришь, не порти аппетит – мне сейчас
пасту с осьминогами принесут. Накаркаешь, дурочка. Не вымрут пираты, что ты мелешь такое.

— Кристи! Принеси мне мясо! Три месяца над морем – тошнит уже от
этих осьминогов. Свинью хочу – зажарь мне парочку! Пока не изобрели другую религию, без свиней в рационе.
Джонни вздрогнул и с опаской посмотрел на Пиранью.
— Что тебе не нравится в нашей религии?
— Её наличность. Так-то она удобная. В ней есть все, что вам
нужно, вы оправдали ею все свои прихоти.
— Это не мы – Макаронный Монстр милостив. Он позволил нам все
лучшее, что может дать жизнь.
— Вы же его сами выдумали.
— Ну да! А как же! Ты же видела, что нам пытались втюхать эти
проповедники из оставшихся рас?.. Нам нужен был наш-в-доску-Бог!
— Как можно верить в то, что сам и выдумал?
— А почему бы и не верить?
— Я предпочитаю не верить.
— Ты веришь в то, что не веришь. Это тоже вера.
— Я не верю в то, что могу во что-то безоговорочно верить или не
верить ни во что совершенно. Потому как не знаю, возможно ли то и другое. Слишком часто хочется усомниться в чем-либо.
— Если ничему не верить, как же тогда жить? Как ты кораблями
своими управляешь тогда?
— Верить и доверять – разные штуки. Джо неплохо справляется, Стив,
Мэтью  еще не подводили ни разу. Кто-то из них когда-нибудь обязательно попытается занять мое место. Но, пока они делают то, что умеют и не бузят, я им доверяю.
— Не забывай, что ты всего лишь девчонка для них.
— Я знаю. Я всегда об этом помню. Слишком много вокруг шовинизма,
чтобы расслабляться и мнить себя бессмертной владычицей морской.
— Удачи, малышка. Нужна будет помощь – приходи. Все-таки,
определим  тебя к монашкам.
— Чем твой монастырь от притона отличается?
— Ты не понимаешь…. Это ж целое искусство! Религия и секс. Секс и
религия.
Пиранья засмеялась. Она уже наелась жареной свинины и, счастливо
откинувшись на спинку дивана, допивала мутную зеленую жидкость, похожую на морскую воду.

— Вон, глянь, — кивнул в сторону Джонни, — видишь тех барышень?
В проходе в соседний зал дрались две представительницы древней
профессии. Одна пыталась отодрать от другой клочок ее собственности, другая истошно вопила и отбивалась от подружки полупустой бутылкой рома. Из горлышка то и дело лилась на пол известная жидкость. К ним подошла еще одна – внушительных размеров женщина, с заплывшим глазом и красной будто обваренной кожей. Опершись о дверной косяк, прокуренным басом многозначительно прервала их трепку:
— Дамы!
Дамы еще не готовы были ее слушать.
— Дамы! – сказала она громче, — Дамы… кончайте свою
высокоинтеллектуальную  беседу, нам пора на пастамессу.
— Да! Мэйя, а ты знаешь, что сказала эта кошолка? – что не
обязательно каждую пятницу чтить   в храме! Что, мол женщина сама по себе праздник для мужчины, а значит – может отмечать праздник в любой день, когда ей заблагорассудится.
— Нет, Мэй, ты только ее послушай, можно подумать, она сама
регулярно ходит сюда. Что ты запомнила из последней проповеди? Если даже предположить, что ты что-то там услышала и поняла своими куриными мозгами, то все равно, где гарантия, что до тебя дошел текст священного писания в его изначальной форме?
— Еретичка!
— Курица!
— Так, девочки! Хватит.  Все религиозные споры потом.
С этими словами огромная Мэйя сгребла обеих дам и потащила к
выходу.

— Ну и что? – спросила Пиранья, — что толку от их одержимости?
— Они думают…
— Думают, что думают.
— Какая разница – это все равно уже другое.
— Думают во время секса о постулатах веры?
— Да.
— В чем прикол?
— Любая религия сравнима с тем, что ты имеешь данные тебе смыслы,
и распоряжаешься ими, как тебе вздумается, в угоду  изначальной идее! Разве это не эротично?
— Ключевое слово здесь: «имеешь»?
— Да какая разница, главное, что ты входишь в чье-то сознание,
наводишь там свой порядок…
— А потом выходишь? И, дай подумаю, снова входишь? И снова
наводишь порядок. А потом снова выходишь?
Жирный Джонни улыбнулся, не вынимая трубки. Улыбка была слишком
сальная, и Пиранья поняла, что пора уходить. Надо было еще собирать свою пьяную команду, пересчитывать всех, как цыплят, кричать, пинать и материться. Она встала и неровной походкой направилась к выходу. Обернулась, поискав глазами своих, но плюнула, махнула рукой и ушла одна.
— Праздник каждый день, а неплохая идея! 

Тонкие  пальцы,  не спеша, перебиравшие завязки темных гардин,
неожиданно  замерли,   застыли на несколько минут, затем резко уверенным движением дернули за петлю – к полу спустилась тяжелая портьера, закрыв собою весь альков.   Только каблучки женских туфель и шорох длинного платья по каменным плитам нарушали тишину.
Преодолев всю комнату, она со спокойной уверенностью села в самое большое и самое богато украшенное кресло, аккуратно поправив все складки на расшитой золотом юбке. Прислушалась.

Через несколько минут с улицы послышались
крики, шум борьбы, пальба и лязг металла. Хаос приближался и нарастал. Когда
частота звучания достигла предела, в проеме вылетели дверные створки. В комнату
ворвался поток ужаса и беспорядка. Женщины кричали, переходя на душераздирающий
визг, мужчины еще отстреливались и продолжали бороться. Но вскоре уже стало
ясно, что победа не за обороняющимися. Вторжение было молниеносным и не
оставило шансов никому из охраны. Захватчики их быстро добили и принялись за
добычу. Весь замок сотрясался от разгрома.

— Капитан, она здесь! – завопил одноглазый верзила, приближаясь к
центральному креслу.

— Знаю, что здесь. Где ей еще быть…

В комнату вошел Крэй, деловито, по-хозяйски обошел комнату, приглядываясь
к добру. Женщин приказал увести, а на стол поставил добротный бутыль вина. Не
глядя на сидящую в кресле, задумчиво посмотрел в окно и сказал не то ей, не то
куда-то в пространство:

— По сути, что есть мое желание? Прихоть… Каприз? А нет – это у вас,
барышень, капризы, а у нас – воля! Я волен, а значит могу. И могу все, что
волен захотеть. Ты дрожишь? – он обернулся и внимательно посмотрел на жертву.

Девушка не дрожала, она сидела, спокойно выпрямившись, глядя на него
прямо в упор. Взгляд ничего не выражал. Крэю стало интересно. Он подошел.

— Эээй! Ты живая вообще? У меня сегодня планы на тебя, — капитан зловеще
улыбнулся и взял ее за плечо. Она не шевельнулась. Наклонился и прямо над ухом
прошептал:

— Графффииииняя….  Приятные духи…

В комнату графини стали приносить еще вина, найденные богатства,
продукты, демонстрируя капитану и складывая все на стол.

— Не густо, Крэй, — сказал один из грабителей, — замок обещал быть
наваристее.

— Плохо ищете! – гаркнул капитан, — переверните все вверх дном, залезьте
во все подвалы… вино отвратное! Графиня, какую мочу твои слуги в нее подливают?
Да не молчи ты. дура, тебя пока не режут.

В замке еще полно было криков и шума, вопили терзаемые женщины, смеялись
победители, что-то постоянно ломалось, разбивалось и падало. Крей расхаживал по
комнате и рассуждал:

— Вот смотри! Я здесь вообще мимоходом. Проходя мимо твоего острова,
узнал о тебе и твоем замке – я, кстати, думал – ты старше.

— Да графиня вообще старуха, — вмешался одноглазый, — неуверенно косясь
на девушку в кресле.

— Вали отсюда, иди девку какую-нибудь трахни, не мешай мне вести беседу
с настоящей леди.

Крэй закурил, внимательно разглядывая графиню. Она вдруг заговорила.
Голос был звонким, но Крэю показался несколько робким и неуверенным.

— Я племянница.

— Племянница… Хорошо. Так даже лучше. Так вот. Я всегда беру, то, что
могу взять. Люди делятся на две категории: те, кто могут и те, кого могут. Для
того, кто имеет право брать, не существует чужого. Все, что ему нужно, и что он
в состоянии взять – является его собственностью. Вот так и ты, и тетка  твоя
со всем этим барахлом – тоже мои. Потому что  я хочу и могу вас взять. Теперь вы моя собственность.
И ты, моя прелесть, в первую очередь. Поняла? Что молчишь? Язык проглотила?
Отвечай немедленно.

— Да, поняла. А если…

— Что «если»? Ты еще вопросы задаешь – иш какая!

— А если кто-то другой захочет то же, что и ты?

— Его проблемы.

— Ты будешь драться?

— Если понадобится, конечно.

— А если проиграешь?

Крэй молча подошел к ее креслу. Она подняла глаза и продолжила:

— Если проиграешь, значит – мы не твои?

Крэй резко и грубо вытянул ее из кресла, с силой прижав к себе. Он был
зол.

— Мои! Нет такой силы, чтобы не дали мне сегодня того, что я хочу! Ну,
хватит болтовни, дурочка, пойдем-ка в альков, выебу тебя прямо здесь. Давно
хотел. Хорошо, что у твоей графини есть племянница.

Капитан весело захохотал и потащил девушку к портьере. Отдернул ее и
остановился.

— Что за черт! Кажется, твою старушку уже кто-то пришил. Когда успели,
суки?  Она могла бы пригодиться. Не в смысле … ну, ты поняла меня? Нет? – да она
наверняка в курсе, где какие-нибудь схроны в замке. Ай, да ладно, щас
что-нибудь придумаем. В каюту пойдем. Только бутылочку прихватим. Пошли,
крошка.

***

Первые лучи рассвета медленно вползали во все щели. Пол, дощатые стены и
потолок каюты слегка покачивались, создавая причудливую игру теней. В дверь
тихо постучались. Послышалось негромкое мужское:

— Пирр… Ты как?

— Заходи, Джо. – она прикрыла грудь простыней и присела на кровати,
встречая черноусого морского волка.

— Успела потрахаться? – начал он без церемоний.

— Немного. Зря вы столько снотворного в вино зафигачили, мне ж тоже
пришлось пить. Голова тяжелая.

— Че с этим делать? – кивнул Джо на спящего, прикрученного рукой к
решетке Крэя.

— Я сама разберусь. Иди. – сказала она, ласково поглаживая прядки на
упрямом лбу своего недавнего похитителя. Крэй очнулся, резко дернулся, но
слететь  с кровати не смог, в лоб уже целился
мощный огнестрел с уверенно взведенным курком.

***

— Не все так плохо, дружок, — сказала она привинченному к железной
арматуре капитану Крэю, — ты еще жив. И я жива. Есть повод жить. Месть –
хороший повод. Ведь так? Команды твоей, правда, уже нет… Корабли твои теперь –
мои.

Крэй сплюнул кровью и, с явным презрением к своему положению, зловеще
посмотрел на нее.

— Еще увидимся, Пиранья! Жди меня, детка!

— Месть… Понимаю. Очень хорошо понимаю. Поиграем?

Старый Слю неодобрительно покачал головой:

— Какая ты все еще девчонка… Не стоит оставлять этого паршивца в живых.
Сама потом огребешь.

— Заткнись! Так веселее. Хочу посмотреть, как он выпутается из этой
истории. Если выпутается.

12 кораблей Пираньи отходили от корабельного кладбища, мигая лазерными
прожекторами. На мачте каждого виднелся черный рваный флаг с белым силуэтом
зубастой круглой рыбы. На трех кораблях капитана Крэя в тот день тоже взлетели пираньи
зубы.  Из черной воды торчали скелеты
ушедших на покой железно-деревянных машин. Чтобы обойти препятствия и не
напороться на случайные штыри, армада решила пойти воздушным путем. Заработали
огромные лопасти, вода вокруг забурлила. Корабли медленно вырывались из воды,
оставляя за собой водопады брызг и пены. Лететь предстояло несколько дней, но
никто не торопился. Слишком сытным выдался месяц, можно было немного и
помедлить.

Сверху можно было разглядеть корабли
разных эпох, подводные, чисто-водные или более современные  —  с
пропеллерами. В беспорядке они были разбросаны на много миль никому ненужного
пространства.

Фигура Крэя скрылась не сразу. Какое-то время
Пирр еще любовалась его тенью…

— Нет, вы это видели?! Женьк, глянь-ка на этих аболдуев… Ну? Ничего не напоминает?
Женька прищурилась, едва заметно улыбнувшись, покачала головой и обняла меня за плечи.
— Так и есть, Голубка, так и есть… А они вообще везде и все одинаковые…

— Хочешь сказать: пора смириться и расслабиться?
— Пора, пора, моя милая, — сказала она и добавила, — пойдем, тяпнем что-ли? … а то что-то совсем в горле пересохло.
— И то верно, надо оправдывать название своего курса.
Приобнявшись, мы с подружкой спустились в сырой трюм, отыскали нужный бочонок, кое-как доперли его до каюты и начали думать, как вскрыть. Тем временем на палубе продолжали разгораться страсти: бакланы-самцы выделывались друг перед другом, хвастаясь мощными клювами, широкими крыльями и цепкими когтями. Скромно в стороне сидели две миниатюрные чаечки, с любопытством поглядывая на соревнующихся красавцев. Снизу еще было слышно что-то похожее на победоностный крик.
— Это все происки Влада, — возмущалась я, безуспешно пытаясь откупорить затычку у вожделенного бочонка, — вот ведь вредина!
— Ага, — подбодрила Женя, — нашла кого просить собирать тебя в дорогу…
— А я и не просила, — пыхтя парировала я.
— Отойди, — скомандовала утонченная женщина, обнажая внушительную на вид сабельку, — откуда ж тогда ром?
— Я… это… эспррр… экспо… тьфу ты! Экс-про-при-и-ро-ва-ла, — с трудом произнесла я, с надеждой наблюдая за Женькиными манипуляциями с саблей.
Сковырнуть не удалось ни ножиком, ни старым гвоздем, ни моей шпилькой, ни ножницами, ни даже пилочкой для ногтей. Тогда мы решили, что с другой посудиной повезет больше. Но не тут-то было. Устав таскать в каюту эти вредные бочонки, мы плавно переместились в алко-трюм, как я его сразу обозвала. Ни одна из бочек не хотела открываться. Обозлившись вконец, мы даже попытались разбить одну из дур о старый якорь, но дерево оказалось крепче металла.
— Заколдованные что ли? — предположила я.
— Не, тут хитрость какая-то… Влад просто так ничего не отдает…
Женька, конечно, мудрая ба… тьфу ты — женщина, но тут я ей снова напомнила, что ром ворованный.
— Тем более! — воскликнула она, — не спроста это…

Три месяца на «Пиранье» прошли как в аду. Клады надоело выкапывать, трюм уже ломился от серебра (золото Женька не любит, поэтому брали только серебро) и камешков всяких, рабы наскучили, половину продали, абордажи задолбали — что завоевывать, если все сдаются без бою? Только увидят флаг с нашими черными перечеркнутыми сердечками, сразу в плен сдаются… скучно… У меня даже кольт заржавел от такой хандрятины….
Но самое отвратительное не это… А то, что с самого начала нам не везло с ромом… Бочонки так и не открылись. Да, как назло, по пути ни один кабачок не открыл нам дверей. А, попытавшись взять беспредельников штурмом, нарвались на такое нытье с их стороны и мольбы о пощаде, что опять тошно стало… А в подвалах не нашлось ни вина, ни пива. Как будто кто предупредил их. Или слава о пиратках впереди идет? …ничего не понимаю…
Но, в общем, вот так… Хлебнули мы по полной… вернее — вообще не хлебнули…
— Я, знаю: это все Иван виноват, — злобно проговорила я, выходя из очередной «пустой» таверны.
— Виноват, конечно, — подтвердила напарница, — только в чем?
— Как в чем? Он же выкупил права на названия всех моих опусов. Этот вот назвал: «Пираньи. Пьяный бросок».
— Аааааа…. — многозначительно произнесла Женька, — вот почему мы так и не доплыли до Атлантиды…
— Да плевать на Атлантиду, успеется еще… а вот от обезвоживания вполне реально загнуться…
— А почему тогда… — вдруг решила докапаться до истины Женя, но я ее перебила:
— Почему-почему… это что-то вроде антиспама.
— Как это?
— Это когда нарочно ставят запрет на какое-нибудь действо — и фиг ты потом его осуществишь…
Женька сверкнула глазками, гневно сдвинула брови и чуть ли не прорычала:
— Это что же получается — за «пьянство» теперь во всех портах банить будут?
— Аха, да цензор это просто в рассказ не пропустит.
— А Иван тут тогда причем?
— Не знаю еще. Но точно «причем». И Влад тоже. Он же у нас мастер на всякие интер-штучки — подкрутил, видимо, что-то в клаве корабля, она теперь и не напишет про (вырезано цензурой) даже если мы (тоже вырезано цензурой), потому что он (а это уж тем более вырезано цензурой). Так в общем…
— Ну ладно Влад, — продолжала недоумевать подруга, — он хотя бы за нравственность радеет, но вот Иван-то зачем издевается?
— Наивная, да они ж оба все и придумали, еще там, на Марсе. Сидят сейчас, потешаются.
Женя вдруг хорошо задумалась, мысль мелькнула прямо на лбу, сползла к уголкам губ и остановилась в зловещей, очень зловещей улыбке…
— Слуш, Голубка, а много у них там еще «побочного продукта» осталось? А? А может вернемся?
— От, верно говоришь, мы им еще покажем!
— Покажем!

Я любила его на Тортуге
За немного мрачный видок
И едва ли живые потуги
Сделать больно еще разок.

Но он, сволочь, не знал упреков
И рыбачить ходил один,
Не терпел крикливых заскоков
И глушил в одиночку джин.

Небо грело меня ладонью,
Парус рвался всегда в рассвет,
Я ушла от него спросонья,
Прихватив про запас кастет.

Мы любили и в Порт-Рояле…
(Или там был кто-то другой?
А, не важно! —
Начнем сначала.
Стала память уже не той…)

Он дарил мне фальшивый жемчуг,
Обещал из шелков постель,
Пил лишь только за Нашу встречу…
И ходил ночевать в бордель.

Море ласково что-то пело,
Ветер звал… И лежала даль.
И я вновь от него летела,
Размывая волной печаль.

Он любил таким долгим… взглядом,
В злой улыбке сжимая нож
За непрошеную усладу,
За безумно смешную дрожь.

Я боялась его, как черта,
Даже в час непростых утех…
И ждала, что в толпе у порта
Он зарежет меня при всех.

Но он продал меня испанцу
За мадеру и серебро,
Не простив, что в горячем танце
Я сломала ему ребро.

Что-то было еще…
Кто вспомнит? —
Окровавленная корма…
Где сказал он: «Любовь не стоит…» —
И я выстрелила сама…

Ничего особенного остров Святой Лапы не представлял – обычный такой тихий островок, затерянный в океане, между двумя крупными архипелагами. На него удобно было переправлять секретный товар и хранить его там до нужного времени.
Про хранительницу контрабанды, прозванную Лисицей, я знала весьма смутно, слышала только о надежности в хранении тайн и укрывательстве. На сей раз, как ценный товар, к ней везли меня. Не могу передать всех чувств, что владели мною тогда, но помню, как от злости скрипели зубы, и как больно впивалась в предплечье отцовская рука, контролирующая хорошее поведение любимой дочурки.

Небольшой причал весь был завален какими-то ящиками и хламом. Лодка плавно приблизилась к мосткам и остановилась. Женщина, и правда, была похожа на лису: пышные рыжеватые волосы, красиво изогнутые, чуть надменные брови и внимательный пронизывающий взгляд. Статная женщина, в ней чувствовалась какая-то странная сила, власть, неоспоримая даже перед такими демонами, как мой отец.
Морской Бог улыбнулся во весь свой страшный рот и нежно, насколько мог, протянул: «Джееейн…». Ступив на причал, он даже приложился губами к ее ручке. Лисица слегка дернулась и быстро перешла к делу, кивнув в мою сторону: «Она?». Отец обернулся, его глаза были словно в тумане. Никогда не видела его таким… Кто бы мог подумать, что этот пират способен так млеть перед женщиной.
Но торг их длился довольно долго. Хитрая бестия быстро поменяла условия , а старик не привык сразу уступать, да и жаден он был не в меру.
— У нее скверный характер, — говорила та, как будто знала меня уже давно, — а ты предлагаешь какие-то гроши. Мне даже за причиненный ею ущерб не хватит.
— С чего ты взяла? Моя малышка – сущий ангел! И какой еще ущерб? – Мы только прибыли…
Я оскалилась на слово «ангел» и выдернула руку из его крепких тисков. Отец пытался уговорить упрямицу, прося не обращать внимания на всякие слухи.
— Да какие слухи? Я и сама все вижу: с таким взглядом этот маленький волчонок перегрызет горло не только мне, но и всему острову!
Я злобно прошипела одно из своих любимых ругательств, собираясь вспомнить второе, но родитель успел зажать мне рот и отодвинул за спину.
— Ну, ты же у нас мастерица по части воспитания, — продолжал он, подмасливаясь, — а девчушка – способная, ты приглядись к ней: шпагу лучше любого юнги держит.
Впечатления это не произвело, и в итоге, пирату все равно пришлось платить за меня двойную цену, вперед и без гарантии на хорошие результаты.
Я сквозь зубы процедила недоброе прощание. Капитан похлопал меня по плечу, еще раз бросил напутственное «Учись, детка» и поспешил обратно в лодку, надеясь не застать нашу первую драку.
— Пойдем, маленькое чудовище – коготки подпиливать, — сказала эта рыжая и повернувшись ко мне спиной, перешагнула через дыру в деревянном настиле.

Мы обе недоумевали: зачем это Морскому Богу понадобилось сделать из меня настоящую леди? Я не собиралась жить на суше и, тем более, приобщаться к светской жизни, даже если бы она сулила мне большие богатства. Мне все это казалось ужасно скучным, и даже безжизненным: а барышни, запечатанные в тугой шелк и воздушность кружева, вызывали даже жалость, как те куклы – на витрине старого магазинчика, что все время хочется выпустить на свободу — погулять по улицам, искупаться в море…
Джейн тоже считала, что путной девицы из меня не выйдет, к тому же, мороки со мною… Но, так как деньги были уже заплачены, нужно было их отрабатывать, и она взялась за меня со всею серьезностью.

Поначалу казалось, что она просто надо мной издевается, используя как бесплатную рабочую силу. Я в жизни иглы и утюга в руки не брала. И плевать мне было на то, что в «искусство быть женщиной» входят такие глупые занятия…
— Ты не научишься разбираться в блюдах, пока не испробуешь их все, — говорила она, — а, так как прислуги здесь нет, готовить придется самим.
Привыкшая к стряпне старого Жирного Луи, кока с нашей «Барракуды», я не боялась отравиться никакой гадостью; но готовить!.. Это уж слишком! С первых же дней я пыталась отстоять свою неприкосновенность в этом вопросе, ограничившись только чисткой рыбы и заточкой ножей. Но точить ножи не пришлось… Очень скоро выяснилось, что с этим инструментом у Лисицы еще меньше проблем, чем у меня. В одной из наших стычек, когда я чуть не укусила ее за руку и была отброшена далеко к двери, собираясь со всей яростью снова наброситься на свою мучительницу, я, вдруг, получила серьезное предупреждение не двигаться и вообще успокоиться, – прямо у виска просвистело лезвие внушительного клинка, припечатав к двери один из моих непослушных локонов. Я скосила осторожный взгляд на Лисицу, в этот момент просвистело у другого виска.
— И посуду помой! – надменно добавила она и по-королевски удалилась.

Крови я ей, конечно, попортила не мало… Одно дело, когда просто что-то не получается, и совсем другое, когда полностью отсутствует желание и интерес что-либо делать. Я не понимала, зачем нужно так тщательно вымывать и вычесывать кудри, надевать эти неудобные платья и ходить, словно покачиваясь на волнах, держа ровно спинку и распрямляя плечи. Джейн бесило все: мои замашки, манера говорить, страсть ко всему яркому и безобразному, истерический смех и смачные плевки на пол во время ругани. Нужно было избавиться от всего этого, чтобы оно не выдало во мне пиратку. В общем-то, все обучение как раз к тому и сводилось, чтобы скрыть во мне все то, что сделало меня маленькой морской разбойницей.
— Вот уж точно, пиранья, — часто ворчала она, теряя терпение и кляня себя за то, что связалась со мной, — никогда не быть тебе настоящей леди, нутро пиратское везде пролезет.

Особенно тяжко я переносила занятия с книгами и письмом, но барышня должна была быть грамотной и всезнающей.
— Поддерживать беседу с мужчинами? – переспросила я, — это лясы что ль с парнями точить?
— Лясы ты со своим быдлом корабельным точить будешь. А в мире, поверь мне, полно и других мужчин.
Я все реже с ней спорила, больше слушая и приглядываясь. Порой Джейн рассказывала интереснейшие вещи. Я поражалась – откуда она столько всего знает? И, не смотря на постоянное чувство протеста против вмешательства в мою жизнь, даже начала ею восхищаться. Хитростью и терпением, постепенно она добивалась своего: некоторые вещи мне даже начинали нравиться.
— Странные танцы танцуют в этих ваших дворцах, — смеялась я, делая поворот с помощью ее руки, — будто лебеди на озере… не то, что в наших тавернах.

— Подари мне вот эту сережку! – попросила я как-то, роясь в ее сундучке.
— Сначала дочитай страницу.
— Это жестоко! – Она скучная.
— Откуда знаешь?
— Начинала уже, там про здоровье барышень.
— Очень полезная страница!
— Чего полезного-то? Почитаешь – так все барышни словно куклы фарфоровые, хилячки такие… От всего мрут, как мухи. Вот если бы там написали, как избежать укуса акулы или вылечить запущенную цингу…

Джейн часто подводила меня к зеркалу, внушая, что вещь эта хороша не только для кривляний. Она учила меня видеть в себе женщину и уметь этому радоваться. Очень сложно было смириться и сопоставить себя с той аккуратненькой хорошенькой мамзелькой, что смотрела на меня из зеркала. Когда я представляла, как удивится этому перевоплощению команда и капитан – становилось смешно. В душе я оставалась все той же проворной обезьянкой, рвущейся ввысь по канатам прямо в небо.
Как-то Джейн ушла на чьи-то именины на западную половину острова, вернулась веселая, пьяная и чем-то жутко возбужденная.
— Я придумала тебе имя, замарашка! – крикнула она мне с порога.
— У меня есть имя, — попыталась я возразить.
— Пиранья – это не имя.
— Меня никогда иначе и не звали.
Тогда она взяла меня за плечи и утверждающим тоном произнесла:
— Теперь тебя будут звать Габриэлла.
Я не успела ничего ответить, — она потянула меня в погреб искать «приличное» вино, чтобы отметить эти первые мои именины.

Частенько Лисица развлекалась тем, что рассказывала мне всякое о мужчинах. Ее веселил мой смущенный вид и негодование от того, что я все это обязана слушать. Надо признать, в общении с сильным полом она знала толк. Вокруг нашего жилища частенько крутились бравые ребята. Умело ими управляя, она никому не давала спуску. Обхитрить ее в сделке было практически невозможно. Глядя, как легко этой женщине удавалось облапошить местных лавочников и заговаривать зубы офицерам, ищущим по наводке контрабанду, я, лишний раз, убеждалась, что ее не зря прозвали Лисицей. В общем, поучиться мне было чему.
Особенно подкупало в наставнице то, что мужчины при ней вели себя очень сдержанно, даже одураченные и злые на нее, никто не смел выражаться и грубить. Лисица Джейн и меня всегда учила выстраивать отношения так, чтобы мужчины и мысли не допускали, что перед ними не Богиня. Я, смеясь, возражала ей:
— Ты же сама ругаешься почище любого забулдыги.
— Ну… — пожимала она плечами, — без этого тоже нельзя. И шпага у меня на стене тоже не просто так висит.
— Да уж… — опасливо подтверждала я, вспоминая наши первые ссоры.

— Откуда тебе обо всем этом известно? – как-то спросила я после урока по корабельной истории.
— Я прожила вдвое больше, чем ты, — ответила Джейн.
— А почему оказалась здесь? Могла бы выйти замуж за какого-нибудь барона.
— Могла бы… — задумчиво произнесла она, — но есть встречи, которые оказываются роковыми…
Я не любила разговоры о любви и прочей сентиментальности, и из всего ею сказанного мне, запомнились только последние слова, что она буквально старалась внушить мне:
— Любовь – это гибель, запомни!
— Да и не собираюсь я влюбляться, — раздраженно буркнула я и выскочила на улицу — прогуляться.
— Шляпку надень, дурочка!

Не удивительно, что мне никогда не хотелось быть женщиной. Как часто, сидя под парусами, я кляла судьбу за то, что родилась не мальчиком. И в отместку ей за неудачную шутку — назло делала все так, чтобы не чувствовать себя ущербной половиной человечества. Я презирала всех женщин без разбору. Надо ли объяснять, как меня бесил этот маскарад? Это платье — ужасно розовое, с вышитыми на подоле бабочками… рюшечки и белоснежные ленточки, кружавчики на пышных рукавах… и бисер на бархатных туфельках. Но ради золота, причем — нашего, надо было постараться.

На прощанье папаша успел еще совет дать:
— Выпей побольше и забудь про зубки. Увидишь жемчуг и монетки — женское само придет.
Помню его смех — наглый и довольный.
— Но сильно не напивайся, помни про дело. — предостерег он напоследок.

Дело, в принципе, шло нормально. Вражьей пьяни нравились все женщины, что были в таверне во время празднования. Я подсела к молоденькому, который уже едва держался за стол. Его было легче всего тащить до корабля. Щуплый и хиленький, хорошо, что он не сопротивлялся, — моей злости вполне хватило бы на тот момент, чтобы выместить на нем свой гнев. На борт меня пустили охотно. Любезно предложили даже заменить Шпаненка «настоящими мужчинами». Пришлось применить пару своих излюбленных приемчиков, не удержалась. Синяк очень шел носатому, захотелось тут же поставить другой, но он обиженно захлюпал носом и проскрипел:
— Ну и шалавы пошли…

Стало смешно, тогда я вошла в раж. Выставила вперед ножку, уперлась руками в бока, слегка наклонила влево голову и заманчиво улыбнулась (сто раз видела этот женский заманок — вот уж не думала, что придется применить!). Сработало! Высокий белобрыс, криво оскаливаясь, хищнической походкой медленно подошел ко мне. Почти полностью потеряв бдительность, он даже не заметил, как оказался головой в бочке с селедкой. Ну хоть какое-то развлечение от всей этой операции! Войдя во вкус, я еще несколько раз применила эти коварные ловушки, вспоминая все, что когда-то видела или слышала о женском боевом арсенале.

Не все, конечно, шло, как задумывалось… Мою мардашку пару раз обозвали «милой», норов — «жгучим», фигурку — «стройной». Одному наглецу даже удалось потрогать мою коленку. За это он поплатился разбитым носом, от нее же. Но положение грозило усложниться. Пираты возвращались на корабль догуливать эту ночь. Все были счастливы и веселы. Еще бы! Легко пропивать чужие сокровища! Мне надо было быть поосторожнее. Поэтому при капитане я постаралась быть посмирнее.

— Эй, ты что здесь буянишь? Ликерчику перебрала? — крикнул мне изрядно пьяный Кривой Глаз. Его не зря так прозвали, — глаз был настолько мерзко обезображен, что вся его морда внушала уважение уже хотя бы потому, что глаз все-таки еще держался, зловеще и подозрительно на всех кося. Я не растерялась и ответила:
— Жду настоящего пирата! Тут только сброд какой-то… Едва на ногах держатся, а еще и любовь обещают!
Капитану понравился мой выпад. Тут же решил доказать, что пираты на корабле все-таки имеются. Пришлось разрешить ему даже приобнять меня за плечи, пока шли в его каюту.

Не сказала бы, что увидела что-то новенькое или необычное… Но все равно было как-то не очень. Голый Кривоглаз был еще безобразнее. Что? Теперь моя очередь? Я на мгновение растерялась, но нужно было как-то выкручиваться. Благо, он был уже весьма пьян, и, похоже, тоже не знал, с кем связался. А на стене висела замечательная шпага, длинная и тонкая, с позолоченной рукоятью и рисунком в виде соколиного глаза. Она-то и стала моим первым личным трофеем. А капитана пришлось убить, — раздражал он меня в таком виде, с улыбочкой своей наглой…

Дальше шло легче. Надо было только плеснуть побольше яду в допиваемое пиратами вино. Настроение у меня явно улучшилось, поэтому свою команду я встречала сидя на корме с бутылкой красного вина из капитанской каюты и с дорогой шпагой на боку. Морской Бог был доволен. Яд, правда, подкачал… Он не то чтобы не свалил «победителей», он их едва усыпил. Или кровь наша пиратская такова? Сама по себе — яд? Шпагу мне разрешили оставить себе в качестве поощрения, а вот Кривого Глаза отец мне прощать не хотел, — лишила его права мести.

Слухи о Маленькой Пиранье быстро расползлись по островам. Я стала местной знаменитостью. Но вот платья я зареклась с тех пор надевать. К мужчинам стала относиться еще более жестко. А вот женщин даже немножко зауважала.

Капитан наш — хитрый, зараза! Ему эта история показалась не только забавной и полезной, но еще и очень заманчивой… Он стал обдумывать новый план, плавно подбираясь ко мне, постепенно туша мой гнев раскрывающимися соблазнами.

Я выросла настоящей морской разбойницей. Не советую кому-либо в этом сомневаться. И пусть не во всех грабежах удавалось поучаствовать, — меня во время запирали в капитанской каюте, — все же я многому научилась у этой неугомонной компании. Я, как и все они, жаждала денег, трофеев и развлечений. Вот только мои развлечения несколько отличались от того, что вытворяли на берегу пираты. Да и вина я много не пила – не вмещалось.

Прибыв в большой порт, я сразу же мчалась на местный базарчик. Очень уж мне нравились всякие безделушки. Но платила я за них редко… Азарт чего-нибудь стянуть однажды чуть не стоил мне каторги, но я ловко выкрутилась — прикинулась припадочной. Закатив глаза и высунув язык, я так долго корчилась на земле, что обступившая меня толпа скорее начала проявлять ко мне сочувствие, нежели бешенство. Все кончилось, когда кто-то милостиво предложил добить меня, чтоб не мучилась. Зрелище нужно было завершить. Благо, на помощь уже поспешили морские волки, пообещав всем устроить бучу за их «корабельную рабыню». За «рабыню» они сами чуть не получили бучу от меня. Но я сдержалась. Выживать таким, как я, среди пиратов очень трудно, а мне нужны были союзники.

Моим любимым развлечением было ходить на небольшие уличные спектакли по праздникам или под специальными навесами в крупных городах. Я смотрела все подряд, не скупясь на оплату, еле сдерживаясь, чтобы самой не залезть на сцену и не проучить какого-нибудь пройдоху. Пару раз я запульнула в актеров бутылкой, за что меня выгнали из шатра и чуть не избили на площади. С тех пор к тому, что происходило на сцене, я стала относиться с трепетом, ограничиваясь только громкими выкриками ругательств.

Корабельная жизнь — это постоянная гонка за наживой. Каждый, кто не выказывал желания подчиняться Морскому Богу, сразу же попадал в список врагов. А так как подчиняться должны были все, — врагов у нас было не счесть. Кривой Глаз думал, что он всех хитрее, когда предложил моему отцу вместе отправиться на поиски клада одного островного племени. Нам нужно было проникнуть в Широкие пещеры, пробившись сквозь стену защищающихся аборигенов. В глубине нас ждал «солнечный металл», поэтому на мелкие отряды голых людей с копьями особо никто из нас внимания не обратил.

Наши лодки довольно быстро проникли в холодные пещеры, но ничего, кроме храма с какой-то статуей мы там не обнаружили. А на обратном пути даже чуть не заблудились. Пока мы плутали по подземной реке, команда Кривого Глаза опустошила селение на другом конце острова, забрав у них все золото. Им помогло в этом отсутствие основного состава защитников, которых мы как раз и отвлекали.

Морской Бог был в ярости! Со злости он чуть не пришил одну из наших рабынь. В таком состоянии он обычно вспоминал, что все зло от женщин, и на корабле им вообще не место. Я тут же залезла повыше на мачту – на всякий случай… Но старый черт меня заметил. На мгновение задумался и резким выкриком приказал слезть. Я затрясла головой и показала кукиш. Тогда он пригрозил, что изрубит мачту топором, а меня скормит акулам. Потом немного размяк и более спокойным, чуть мягким голосом позвал к себе обсудить одну «вещь». Это означало, что у хитреца назрел план, как всегда коварный и ловкий.

Спорить было бесполезно и даже опасно. В ближайшем порту меня нарядили в женское платье. Очень неудобным оно мне показалось и даже глупым. Я долго хихикала, пытаясь понять, как в нем ходить. А лазить под парусами? Нацепили на меня кучу блестящих побрякушек, распустили и расчесали волосы, не без синяков конечно… В долгу никто не остался, прикасаясь ко мне. Когда меня вывели и показали капитану, он скептически глянул на меня сверху вниз, хмыкнул и только и бросил, что:

— Не мешало бы еще умыться…
Я была зла на него за это переодевание и гневно потребовала, чтобы мне вернули хотя бы нож.
— Где ты видела барышень с ножами? — спросил отец новоявленной «барышни».
— Я должна себя хоть как-то защитить! Хотя… не уверена, что до корабля-то дойду, не задохнувшись в этом корсете.

Нож мне выдали, но маленький, — чтобы легче было спрятать под юбками. Теперь только оставалось проникнуть на корабль Кривого Глаза и прикинуться настоящей женщиной… Морской Бог был уверен, что никто и не узнает в моем новом обличии Маленькую замарашку-Пиранью.

Мое детство прошло на корабле.   Отец был предводителем самой опасной по тем временам пиратской гильдии. Его называли Морским Богом и боялись до чертиков. Даже его команда не смела шептаться за его спиной.

Никто не знал, зачем ему понадобилась на корабле я, маленькая цыганская бестия. Но, тем не менее, я там однажды появилась и вполне комфортно себя почувствовала в обществе старых разбойников. Тайна моего рождения покрыта мраком. Кто была та женщина, что отчаялась родить такое пакостное, неугомонное существо, как я? Не помню ни ее лица, ни голоса… Порой, мне кажется, что Морской Бог меня попросту подобрал. Скорей всего, мертвой хваткой я прилипла к его сапогу у какой-нибудь шумной таверны. Он попытался смахнуть меня и откинуть, как назойливую матрышку, но это оказалось не просто. Старый черт всегда уважал тех, кто не боялся дать ему отпор, особенно, если соперник по силе явно ему уступал. Может поэтому он и взял меня на судно.

Я не любила детей, у меня не было кукол, я играла только опасными предметами. Не давала себя приласкать и слушалась только отца, и то — большей частью для виду, зная его крутой нрав. Он, разозлившись, мог и в бочку на два дня посадить. Но зато никому не позволялось меня обижать. Однажды меня чуть не выбросили за борт, за что поплатились отрубленной рукой. Мне вообще многое позволялось. Пираты даже находили какое-то веселье в том, что приходилось подчиняться моим капризам. Я же быстро вошла во вкус, чувствуя свои привелегии и яростно отстаивая свои «права». Одному из моряков я даже чуть палец не откусила в порыве ярости, за что меня и прозвали Маленькой Пираньей.

— Сделай мне нож! — заявила я как-то красномордому Гхансу. Он криво ухмыльнулся и проскрипел в ответ:
— Разве ее высочество не знает, что ножи делают не моряки, а кузнецы?
— Но ты же делаешь! — кивнула я в сторону его точильного камня.
— Я их затачиваю, Голуба.
— Тогда заточи! И заодно подправь рукоять. — приказала я, кинув перед ним украденный у отца старый нож, усыпанный синими камешками — трофей с какого-то судна.
— Кажись, настоящая бирюза! — оценил Гханс, — Отец не заругает?

Но Морской Бог только умилялся ранним проявлениям моей пиратской натуры. Какую бы выходку я ни выкинула, он всегда восхищался, кряхтя при этом: «Моя кровь!»

Я не боялась высоты. Ловко, по-обезьяньи, быстрее всех залазила на мачту и перепрыгивала по канатам, как по лианам. Еще жутко нравилось прыгать в море с опьяняющей высоты! В эти моменты я представляла себя чайкой, ныряющей в воду за рыбой. Как-то раз своим резким прыжком я напугала небольшую акулу. Выбравшись на палубу, я тут же сочинила байку про то, как подралась под водой с этой морской хищницей, откусив у нее плавник. Команда долго хохотала, к вечеру сочинив задорную песенку про побитую акулу.

Я мечтала стать такой же могущественной пираткой, как мой отец. Мне должны были все безоговорочно подчиняться, бояться одного моего взгляда и не сметь перечить. В своем воображении я рисовала четкий, дерзкий силуэт отчаянной морской разбойницы, стоящей на капитанском мостике и отдающей приказ о взятии на абордаж очередного торгового судна. И иной судьбы я себе не представляла…
.