Учитель был не очень строг,
Сторонник воспитанья меры,
Давал лишь то,
Что взять я мог,
Но все твердил:

Не нужно верить.

Я не понять его не смел, —
Все здесь, и правда,
Было зыбко:
В руках рассасывался мел,
Доска прощала все ошибки…

Но я остался при своем:
Я верю ветру,
Перепонкам,
И управляю кораблем,
Доверив штурманство
Девчонке.

Возможно,
Я не очень прав,
В призыв неверия не веря,
Но, забирая, не отдав,
Я все боюсь
Вернуться в зверя.

1. Гэби. Отдел осадков.

Не сказала бы, что ошибок случается много, но разгребать последствия, все же, приходится довольно часто. Вот так, захочешь сделать одну из зим особенно снежной, чтобы подопечные вдоволь наигрались в снежки и накатались с горок, а в итоге не заметишь, как окажется перебор. Весной аукнется, когда все это начнет таять и стекать с гор, затопляя берега всех окрестных рек.
Спросят-то с кого потом? – Вот, приходится отрабатывать сверхурочные, быстренько исправляя ситуацию и задерживая наступление лета. При быстром потеплении плотина может не справиться с потоком нахлынувшей воды, поэтому и спешить не нужно.
Ничего, пусть потерпят, зато я им осень красивую сделаю!
Полюбовавшись еще немного тучками над Северным Краем, я откинулась на спинку парящего кресла и подумала: а не заглянуть ли к Эрри? – заведу пасмурность на таймер, деньков так на пять, а вернусь – дам ненадолго солнышка, пусть порадуются.

2. Эрри. Отдел отношений.

— Ты не занят? – спросила я, осторожно приоткрывая дверь.
— Гэби? Заходи. Так… фигней страдаю…
— Что на сей раз?
Работа у Эрри не особо пыльная – сводить людей друг с другом по списку, составленному в Отделе Судеб. Но, так как работать приходится вручную – скрупулезное занятие – мой дружок часто ленится и занимается, вместо этого, всякой ерундой. Так, ничего — мелкие шалости… Сильно за них не получает, да и исправлять легче. Ссору и разрыв организовать – это тебе не вулкан потушить за несколько часов.
— Мне не нравится, когда ты издеваешься над людьми.
— Вот кто бы говорил!
— Я об общем балансе пекусь. И, вообще, не сравнивай! – пришлось огрызнуться.
— Ну, я же ничего такого не делаю, просто придумываю им мечты.
— Мечты? Что это еще за штуки? Покажи.

3. Голос из радиоволн.

Самое прекрасное время – когда все засыпают: никто не мельтешит перед глазами, не протискивается сквозь перепонки ненужными вопросами и просьбами – не внедряется в твое личное пространство. Машка вылезла на балкон подышать немного ночной прохладой. Зябко, да и звезд почти не видно из-за этих туч. «Не спешит к нам лето» – с грустью подумала она и вернулась к письменному столу с его теплой лампой и ворохом бумажной нудятины.
Обычно, эту песню ставит ди-джей Краб. Не упустить бы момента и вовремя нажать на кнопку. Для записи все готово, да и Краб уже на месте. И радиоволна сегодня почти не шумит. Машка надела наушники, отодвинула в сторону стопку тетрадей и подтянула поближе старенькую магнитолу.
Купить кассету группы не судьба. Не смотря на то, что Глеб С. живет в этом же городе – выпусков его здесь совсем мало, да и те все давно уже на руках. А по радио гуляют только три песни. И почему именно они так трогают душу, волнуют, тревожат, Машка не знала. Ей просто хотелось слушать и слушать этот голос, не переставая, особенно вечером.
Голос Глеба, его гитара, длинные проигрыши, непонятная тоска, передающаяся в каждом слове…
Стоп. Ну, вот, с шумами, немножко обрезанная, но, все же, записанная, теперь эта песня на кассете, и можно прослушивать ее сколько хочешь, пока не надоест. Но разве такая песня может надоесть?

4. Улыбка из газеты.

— Очнись, Демон, про нас в газете уже пишут! – без предисловий выпалил Диса, ураганом вваливаясь в квартиру. Переступая через бутылки, гость направился прямиком на кухню, скрипнул дверцей холодильника и недовольно пробурчал:
— Дааа…Че, мамка опять на турбазу укатила? Глеб, у тебя здесь явно что-то сдохло…
— Может, это я? – убитым голосом спросил хозяин.
— Неее, ты воняешь по-другому. А холодильник опечатывать пора!
— Че ты там про газету? – решил он окончательно проснуться.
— А, на! – Денис протянул ему уже порядком измятую, но еще пахнущую типографией газету, — Наконец-то про нас пишут! – с апломбом добавил он, принюхиваясь к жидкости в банке, — Ты здесь амеб что ли выращиваешь?
Глеб выровнял «Северные Новости» и уставился на фото с первой страницы.
— У… Хорошенькая!
— Да ты не туда смотришь. Это статья про День Города. А девок они для красоты щелкают, так просто, типа счастливые лица… Вот, сюда глянь, — тыкнул он пальцем в текст под фотографией, — читай.
«Вчера, на праздновании Дня Города не обошлось без инцидента. Участники одной из молодых местных рок-групп устроили пьяный дебош и стычку с милицией, прямо на Центральной площади города. Молодые люди пытались повесить на шею памятника вождя гитару, но не дотянулись и поэтому просто перекинули инструмент через плечо…»
— И все?
— Ну, это только начало. Дальше о нас больше будут писать.
— Они даже название группы не указали…
— Ндя… — невесело подтвердил Диса, — да и заместо этой телки, могли бы нашу инсталляцию с гитарой сфотать.
— Дай сюда! Улыбка у нее красивая… Мож, звезда какая?
— Да ну, какие у нас звезды? Обычная девчонка из толпы. Демон, ты жрать вообще будешь?
— Я завязал. Может, я ее видел где? – задумчиво глядя на фото, спросил он сам у себя, — что-то в ней есть такое…

5. Напиток романтиков.

— Ну и зачем это? – поинтересовалась я, проглядев ролики.
— Дурочка, я дарю им мечты, скрашиваю будни, рождая фантазии. Чем бы было их творчество, без этого?
— Мечты – это иллюзии. Очень больно, когда они рассыпаются…
— Ну и пусть, зато – красивые! – хитро улыбаясь, сказал Эрри, щуря от удовольствия глазки.
Мне иногда хочется стукнуть его, этого лукавого мальчишку, или, протянув руку, потрогать его золотистые завитки, оттянуть непослушную прядку и легонько прикоснуться к щеке… Взгляд Эрри остановился, голубоглазый шкодник посмотрел на меня с интересом. Еще мгновение и он проникнет слишком глубоко… Эрри тонко чувствует направление мысли. Так что… Пора закругляться!
Я резко встала, огляделась и принюхалась.
— А чем это у тебя здесь так пахнет?
— Только заметила? Это новый препарат для создания романтической обстановки, мое изобретение.
— Нашел чем гордиться… Лучше бы свел эту ненормальную парочку, — проворчала я, кивнув в сторону Просмутера.
— Их нельзя! Проблемы с Отделом Судеб могут быть. Паркия не любит, когда нарушают порядок ее схем.
— Жаль…
— Может быть… Ей суждено рано выйти замуж, родить ребенка, недоучившись в институте, и быстро осознать, что она не любит мужа… А он еще долго будет маяться со своей подружкой-стервой, которая за 15 лет высосет его до костей…
— А группа?
— А это уже не в моем ведении.
— Эрри, отлей мне немножко, пахнет чудненько!
— Да ты что, нельзя! А ну отдай сюда.
Я пыталась уговорить его отлить мне хоть немножечко романтической жидкости, но Эрри задавила жаба, и мы чуть не подрались. В итоге несколько капель попало на клавиатуру.
— Всю клаву мне залила! – возмущался он.
— Ой, прости. Проблем не будет?
— Откуда ж я теперь знаю…

6. Музыкальный магазин.

Машка знала, что у нее нет для этого особых данных: слух средненький, голосок – тихий. Но играть на гитаре уж очень хотелось! Хотя бы для себя, потихоньку, в своей маленькой комнатке; просто часами перебирая струны, прислушиваясь к каждому звуку. Сложные аккорды резали пальцы, плохо настроенные струны дребезжали, но попытки освоить инструмент не прекращались.
В музыкальном магазине она долго и тщательно перебирала книжки с нотами. Что бы еще такое выучить? Что бы ей хотелось сыграть? А мечты – только ее собственность, они никому неподвластны. Никто ее не услышит. Все останется глубоко внутри, в пространстве ее душевной музыки.

— Черт бы побрал эту третью струну, — думал Глеб, глядя на витрину, — рвется уже третий раз за месяц. На новый усилок бабок не хватит. Забросить бы всю эту музыку… Ага! И на отчима вкалывать пойти…

— Вот, блин! – вскрикнул Эрри, — напортачил таки! Это все ты, Гэби…
— Ну и что такого? – Столкнулись в двери на выходе, — попыталась я успокоить его, — еще успеешь развести.
— Да? А ничо, что она кофточкой за замок на его гитарном чехле зацепилась? И крепко, видишь, расцепиться не могут. А щас, если еще и в глаза посмотрят…
— Уже, — тихо констатировала я, не скрывая довольной улыбки, — может, подаришь им пару минут?

Чтобы Ленка больше не ругалась на мою избирательность в вопросе парней, рассказала ей о знакомстве в лифте.
— Вот видишь, уже в лифтах мальчиков цепляю.
— Ну, наконец-то! Надеюсь, не пытала насчет увлечений и не ерничала, как обычно?
— Не успела…
— Ты смотри мне, — угрожающе зыркнула Лена и вытолкнула меня на лестничную площадку. Мы собирались в город, «на фонтаны» — то место, где обычно и проводили свои выходные. Подруга всегда ставила конкретную цель: познакомиться с мальчиками, я просто отрывалась, и все ей портила своим ехидным язычком. За что получала от нее упреки, что «мы так никогда и не выйдем замуж». Да я и не стремилась. Думать об этом в двадцать лет… Дай мне институт сначала закончить — потом буду думать… Но Лена все равно тянула меня устраивать личную жизнь.
— Сидишь в своих библиотеках, — ворчала она, — хоть бы там какого-нибудь очкарика подцепила.
Я со смехом вспомнила, кого я там однажды «подцепила» и быстро закрыла тему:
— Я туда курсовую хожу писать, а не…
— Да, давай опять про своего Ницшу, — перебила она, — Не вздумай о нем при знакомстве упоминать! И вообще — молчи больше!

Я знала, что за мной кто-то идет, осторожно, стараясь не обгонять. Значит точно смотрит на ноги — подумала я и не стала оборачиваться. Войдя в лифт, встретилась с ним взглядом. Ничего так!…
Быстрый и прямой, к пятому этажу успел не только познакомиться, но и пригласить на свидание. Я не обещала, но улыбнулась и нажала на свою кнопку, запомнив при этом выданные координаты.
Ленка радостро сообщила мне, что это ТОТ Саша, который ей нравится в моем подъезде. Дальше пошли перечисления: своя квартира, машина, весь-из-себя-красавчик и т.п.
— Са-ша! Не упускай свой шанс! — вдалбливала мне Лена.
Я внимательно на нее посмотрела. Вспомнила, как год назад она чуть было не влюбилась в него. Искренность в отношении моего счастья поразила, но стало как-то вдруг очень грустно, даже не знаю почему. Лена, видимо, поняв, что я из-за нее могу все загубить на корню, быстро и с нажимом начала убеждать меня, чтобы не вздумала отступать.
— Ну, ладно, посмотрим…
— Да, Саша, чего смотреть — действовать надо! Я за ним уже столько слежу, — у нас же окна напротив — такого нельзя упускать. А то опять эта блондинка начнет ходить..
— Какая блондинка? — насторожилась я.
— Да ходит к нему одна… Но ты ее выживешь! — уверенно убеждала Ленка.
Я засмеялась:
— Ну вот еще! Не собираюсь я никого выживать. Если у него кто-то есть, мне там делать нечего!Кстати, вы вроде дружить начинали?
Лена замялась:
— Ну да, я даже вела себя, как подобает, пытаясь завлечь… Но что-то не получилось…

— Ладно, Ленк, знакомиться тогда сегодня будешь ты одна, раз у меня завтра свидание, — хитро улыбаясь, протянула я, начиная обкусывать розовое облако воздушной ваты. Фонтаны искрились на солнце миллионом маленьких бликов. «Когда доем вату, можно будет незаметно от охранника подойти к левому фонтану и помыть руки» — фантазировала я. Почему они запрещают купаться в фонтанах? Подумаешь, напротив администрации… Кто там на нас смотрит?..
Из солнечно-капельного кружева меня вытащила фраза, которую я до конца не расслышала, хотя и поняла, что речь идет обо мне.
Пока ела вату и любовалась фонтанами, Ленка уже с кем-то завела флирт. Но по ее взгляду я поняла, что сейчас кавалера сплавят мне. Так и есть: Лена слегка подтолкнула его ко мне и сказала: «Вот, она тебе покажет»
— Что покажу? Что я должна показать? — поинтересовалась я у рыжего, распаренного на солнце парнишки. Он что-то мурлыкнул, подвел к фонтанам и потребовал немедленной экскурсии. Ах, ну да, я же искусствовед!
Я бросила злобный взгляд в сторону подруги и поняла, что сегодня работаю отшивалой. Ну что ж, фонтаны, так фонтаны.
Названия пришлось придумывать на ходу. Благо, зритель попался не въедливый и всему верил. Кроме имени.
— Врешь! — уставился он на меня.
— Ну, во-первых, убери руку с талии, а во-вторых: почему это меня не могут звать Сандрой?
— Да быть такого не может!
Можно было бы оскорбиться, но мне было до того смешно…

История из серии «для девчонок» прошла на ура: про Чечню мы слышали много, но рассказанное парнишкой будоражило нервы. Да и умел он рассказывать, надо признать. У Ленки что-то блеснуло в глазах. Сама едва сдержалась. Мужчины за соседними столиками ехидно улыбались, глядя, на нашу троицу.
— Тебя-то как зовут? — спросила Лена.
— Не поверите!
— Поверим!!! — в один голос ответили мы, пытаясь состроить серьезные лица.
— Радий.
Ленка сдержалась, мне ж это оказалось не под силу…
— Может, Радион? — с надеждой в голосе, переспросила подружка.
— Нет, Радий! — настаивал наш новый знакомый.
Пришлось поверить в версию «родителей-химиков». Впрочем, это и не важно было, особенно, когда Ленка стала меня по имени называть.

Дурной мальчишка — до нас успел перезнакомиться еще и на пляже, где провалялся пол-дня, потом в прифантанных кафешках и где-то в городе. Ленка всегда держалась подальше от таких. Но с ним было весело, да и на удачное знакомство она в тот вечер, видимо, уже забила.
— Пойдем, пройдемся по набережной, — предложила она.
— От этого еще как-то избавиться надо, — шепнула я ей.
— Сам отстанет.

Но Радик не отстал. Он нам еще столько фортелей показал. Умеют русские «Гулять». Надо же еще и в реку обязательно залезть.
— Ну, вот куда он, — сокрушалась Лена, глядя, как Радий раздевается посреди набережной, чтобы сплавать «вон до той…» — Пошли, Сашка, мне стыдно здесь стоять.
— Подожди, — остановила я ее, с интересом следя за пловцом. Дурной, но смешной по крайней мере. — Пусть себе плавает, че тебе? Может, ему жарко?
— Не, ну че к чему? Разделся и в воду…
Но мы еще долго гуляли в тот вечер. Парню хотелось подурачиться, и девчонок чем-то удивить. Мне хотелось смеяться и тоже что-нибудь вытворить. Ленка ж сгорала со стыда, и все-равно, немножко млела рядом с ним.
Но, как ни старался Радик, не удалось ему выманить поцелуйчика ни с одной из нас.
Ленкин телефон и мой пейджер он, естественно, тут же забыл. Ну да и слава Богу!

— Неохота мне идти на свидание.
Ленка начала ругаться, припоминая все мои неудачные выборы. Я пожала плечами:
— Ладно, только ради тебя.

Аккуратненький — сразу отметила я для себя, первое, что бросилось в глаза. Пригашать к себе домой девушку в первый раз очень удобно наверное, тем более, что она живет этажом выше. Вообще Саша и выглядел даже очень уютным — классический брюнетик с ярко-синими глазами, холеный и сдержанный. Избалованный мальчик. Вертелся вокруг меня, пока не поймал мой несколько презрительный взгляд. Он не понял в чем дело. А я, кажется, очень быстро начала понимать..
С толком расставленная дорогая мебель, идеальный порядок, привычный для обстановки, гора клубники на кухонном столе, немедленно снятая с тела белоснежная футболка… Нет, не для этого… Просто клубничка нечайно выскользнула из рук и замарала белоснежную ткань. Надо ж скорее застирать, чтобы не осталось пятна!
Я с любопытством заглянула за ним в ванную — действительно, стирает…
Шахматы, кофе, клубника, музыку сейчас включит… Может быть Лена и права… Диван мягкий… Красиво все.

Но что-то не так… Что?
Мне предлагают стать любовницей. Так просто? Так прямо?
— А что тут объяснять? Придумывать. Я — простой, как две копейки. Зачем врать?
Да, блин, ежу понятно, что между нами не тока шахматы с клубникой будут, если начнем отношения. Но… Зачем так прямо.
Ах, да… мы не склонны влюбляться… Не расчитывай, типа, милая, на что-то большее, чем просто секс. Мне стало смешно. «Больно ты мне нужен» — подумала я со злостью.
— Как ты это видишь? Наши отношения?
— Я буду тебе сбрасывать, что дома. Хорошо — ты рядом живешь.
— Ага, а я спускаться к тебе?
— Да. Могу брать тебя с собою в бар, мы с друзьями иногда ходим. Мне нужна для этого девушка, а ты как раз подходишь.
«Ндя… Тело подходит и для выхода…»
— А как насчет меня? — его смутил этот вопрос.
— А что ты хочешь?
— Ну, например, погулять? Там, где мне захочется…
Пока тезка размышлял, я злорадно придумывала, в какие бы дебри урбанистической свалки я бы его затащила. В воображении уже рисовался его сморщенный красивый носик и нахмуренные брови, а еще грязные брюки, испачканная рубашка и…
Телефонный звонок бесцеремонно выбросил меня из фантазии. Я прислушалась.

Блондинка, оказывается, существует.
— Она любит меня, — как бы оправдываясь, отвечал «аккуратненький».- Но мне все равно. Она знает об этом.
— И вы все равно вместе?
— Она дала слово не вмешиваться в мою жизнь.
— То есть… у тебя может быть две девушки?
— Ну почему же?.. Если ты захочешь — ее не будет!
Интересно… — задумалась я. И решила добить свои сомнения последним вопросом:
— А какую музыку ты слушаешь?

Лена долго ругалась. Как я могла?! Такой шанс… И причем здесь вообще музыка… Одним словом: дура я, и замуж никогда не выйду, а, если и выйду, то за какого-нибудь неудачника, типа недавнего Радика.
Я с ностальгией вспомнила нагловатую улыбку рыжего хулигана и с омерзением Сашино презрительное высказывание о Лене, за которой ему просто лень было ухаживать…
— Нет, Ленка, лучше я в девках помру, чем по звонку бегать…

У калитки

«Прекрасное» место — дача —
КилОметров шесть по тайге…
Бурьян и щенок впридачу,
Да дом на одной ноге.

Ты ехал сюда с ухмылкой,
Сказал, что «полоть морковь»…
В сумке бренчат бутылки,
Кривится хитро бровь.

Но сторож хибары дикой,
Пароль запросив у врат,
В ответ на пинок и крики,
Блокировал твой разврат.

Я видела это дело —
Смеялась почти до слез,
Пока не вонзился в тело
Тот же прямой вопрос.

Да, милый, я тоже «рада!»
Чего я в такую рань? —
Да больно мне это надо —
Следить за тобою, пьянь!

Проверить хочу томаты, —
Соседка хвалила ТАК!
Я, может быть, и предвзята,
Но, чувствую — неспроста…

Ты скажешь опять: «Да, нУ, мать!»,
Но, знаешь, «хорош» и сам:
Не мог же лучше придумать —
Смотрителем сделал пса!..

Культ богини Весты — один из древнейших в Римской истории.
Веста (лат. Vesta) — римская богиня домашнего очага, городской общины, курии, дома и вообще — огня. Римляне почитали богиню, как одну из главных, ее очаг горел в каждом доме. В храме Весты жрицами-весталками поддерживался вечный огонь. Веста считалась также покровительницей поваров, мукомолов и пекарей. В Риме существовал обычай просить у богини покровительства, отправляясь в храм босиком в день ее праздника (9 июня).
У греков Весте соответствовала Гестия — старшая дочь Кроноса и Реи, покровительница неугасимого огня, начала, объединяющего мир богов, человеческого общества и каждой семьи. Богиня Веста и ее служительницы были задействованы во всех обрядах, где требовался огонь.
Богиню Весту изображали с лицом, закрытым покрывалом, с чашей в руках, с факелом, скипетром и палладием. Веста почиталась в каждом доме, а в ее храме поддерживался огонь, который, по преданию, был принесен из Трои, и который запрещалось выносить. Если огонь в храме Весты случайно угасал, это считалось предзнаменованием великих бед для государства. Весталку, не уследившую за очагом, жестоко наказывали.

Культ Весты был очень значим для Рима. По легенде, Ромул и Рем были сыновьями весталки Реи Сильвии и бога Марса. Во время гонений на Рею Сильвию младенцев сбросили в корзине в Тибр, но их прибило к берегу у Палатинского холма, где их и выкормила волчица. Позже Ромулу и Рему было поручено основать здесь город, но во время ссоры Ромул убил своего брата. 21 апреля 753 года до нашей эры считается датой основания «вечного города». Раскаиваясь в убийстве Рема, Ромул назвал его Римом.

На Бычьем Форуме (форум Романум) — площади, где был центр политической жизни Древнего Рима, у реки Тибр, стоял круглый храм Весты. построенный в 120 г. до н.э. — один из наиболее сохранившихся храмов Весты. Вообще в Риме таких храмов было три:
Храм Весты у реки Тибр — в центре Рима, Храм Весты на Римском форуме и Храм весты в Тиволи.

Храм символизировал собой главный домашний очаг — очаг в доме царя, «очаг государства». Сначала неугасимый огонь Весты горел не в каменном здании, а в круглой соломенной хижине на Форуме — низине около холмов Палатин и Капитолий. Изначально его охраняли дочери царя, затем их заменили жрицы-весталки. Вшестером они обязаны были постоянно поддерживать огонь и проводить ритуалы, посвященные Весте.

Служительницы – весталки являлись живым олицетворением Весты. Они пользовались в Древнем Риме почётом и уважением, могли участвовать в государственных делах, хотя женщины к политике не допускались. Если процессия весталок встречалась с процессией осужденного на казнь, то его должны были помиловать.

Храм Весты представлял собой круглое в основании строение в форме толоса, окружённое колоннами . Внутри святилища всегда горел огонь, дым от которого выходил через специальное отверстие в крыше.

Толос, фолос (греч. thоlos), в древнегреческой архитектуре круглое в плане сооружение (святилище, гробница, памятник, музыкальный зал), часто с колоннадой. В греческую эпоху фолосы часто были культовыми сооружениями (например, Асклепион в Эпидавре), однако в доэллинистическую эпоху храмами не являлись.

По типу зданий, храм Весты на Бычьем форуме, около реки Тибр, является круглым периптером (обнесенным колонными портиками) с 20 коринфскими колоннами, из которых 19 сохранилось на месте; но перекрытие целлы исчезло вместе с антаблементом портика, и все сооружение покрыто в настоящее время невысокой конусообразной крышей, лежащей прямо на капителях и затеняющей их своеобразные формы. Первоначально храм стоял на подии, высотой несколько более человеческого роста; круговые ступени появились позднее, в результате переделки, приблизившей италийский храм к греческим образцам. Общий диаметр святилища — 14 м, высота колонн — 10 м.

Постоянно горевший огонь довольно часто приводил к пожарам. Помимо священного огня в храме Весты находились многие реликвии, сохранность которых была для римлян залогом благополучия и процветания города. Цицерон утверждает, что в храме была «статуя, упавшая с неба». Возможно, речь шла о метеорите. Несмотря на регулярно появляющиеся новые культы и грандиозные храмы, священные для римлян предметы продолжали храниться в храме Весты.

Поль Гиро, объясняя появление культа Весты, пишет: «Во времена доисторические огонь можно было добыть только трением двух кусков сухого дерева или от искры, которая получается при ударе о булыжник. Ввиду этого в каждой деревне поддерживался общественный огонь: в особо предназначенной для этого хижине он горел непрерывно и день и ночь и был предоставлен во всеобщее пользование. Обязанность поддерживать его возлагалась на молодых девушек, так как только они не уходили в поле. С течением времени этот обычай превратился в священное учреждение, как это было в Альбалонге, метрополии Рима; когда же был основан Рим, то и этот город учредил у себя свой очаг Весты и своих весталок.»

Когда начинался новый год — 1 марта по старому римскому календарю, весталки украшали храм Весты свежими ветвями лавра и зажигали новый огонь, от которого потом зажигался очаг каждого римского дома. В июне, когда проходили главные торжества в честь Весты — Весталии, пепел из священного очага торжественно выносили из храма и выбрасывали в воды Тибра. Несколько раз в году весталки готовили ритуальную муку и пекли жертвенный хлеб.

Среди археологических находок выделяется целая коллекция статуй Великих весталок. Изображений самой Весты в храме не было; ее символизировал всегда горевший священный огонь.

Храм Весты в Тиволи.
Круглый храм Сивиллы (или Весты) в Тиволи (I в. до н. э.), под Римом, окружён коринфскими колоннами. Фриз украшен рельефами с изображением традиционного римского мотива — бычьих черепов, «букраниев», с которых свисают тяжёлые гирлянды. Это был символ жертвоприношения и памяти.

Весталок первоначально было четыре, но со времени Тарквиния Ириска их стало шесть.
Они избирались царями, а при республике — верховным жрецом — Великим Понтификом (Pontifex Maximus), посредством жребия, из 20-ти девушек.

От поступающих в Весталки требовалось: патрицианское происхождение, возраст не моложе 6 и не старше 10 лет, отсутствие телесных пороков и, наконец, пребывание обоих родителей в Италии, ни один из родителей не должен был быть рабом или представителем низкого ремесла. Обряд избрания и увода девочки от отца совершался, вероятнее всего, так, как это описывает Авл Геллий: «Верховный понтифик брал девочку за руку и отводил от отца, что юридически было эквивалентно взятию ее в плен на войне».

Новенькую весталку, поступающую в общину, вводили прежде всего в атриум храма Весты, где ей обрезали волосы и вешали их, как пожертвование, на священное дерево. «Как только девочка становилась жрицей Весты, ей остригали волосы, складывая их под старую финиковую пальму, которая поэтому так и называлась: «дерево волос» (Плиний Старший). Затем юную весталку одевали во всё белое, нарекали её именем Amata («Возлюбленная»), которое прибавлялось к её номену и посвящали её в новые обязанности. Когда волосы отрастали, весталка обязана была делать себе особую прическу, разделяя волосы острым гребнем на шесть прядей и заплетая каждую в отдельности, точно так же как поступали невесты перед свадьбой. Весталки походили на будущих христианских монашек и одеждой: они заворачивались до пят в длинную, белого цвета ткань, именовавшуюся палой; пользовались головным покрывалом; талию весталки перетягивала веревка, на груди имелся медальон, а заплетенные волосы поддерживались повязкой.

Избранные весталки выходили из лона семьи и попадали под покровительство верховного понтифика. От обязанности служению Весте девушка могла быть освобождена только по особым семейным обстоятельствам. Каждая Весталка должна была оставаться в своей должности 30 лет, считая со дня избрания; первые 10 лет она училась, вторые служила, а последние обучала других. По прошествии этого времени она была свободна и имела право остаться жрицей в храме или выйти замуж; «но этою свободой воспользовались, немногие, да и те, которые сделали это, не принесли себе никакой пользы, большинство же провело остаток своих дней в раскаянии и унынии, причем они наводили на других такой религиозный ужас, что предпочли до старости, до самой смерти девство супружеству.» (Плутарх, Нума, X).

Римских весталок какая-то сила обрекала на пожизненное монашество, хотя, когда заканчивался срок обязательного служения Весте, им не было сорока лет. Они были сказочно богаты, их имена знал весь Рим, но мужчин не прельщала столь выгодная партия. Существовало поверье, что брак с бывшей весталкой приносит только несчастье.

Институт весталок в Риме был официально учрежден вторым царем Нумой Помпилием. «Выбрал он и дев для служения Весте; служение это происходит из Альбы и не чуждо роду основателя Рима. Чтобы они ведали храмовыми делами безотлучно, Нума назначил им жалование из казны, а, отличив их девством и прочими знаками святости, дал им всеобщее уважение и неприкосновенность.» (Ливий, I, 20).

Во главе Весталок находилась самая старшая из них, называемая великой весталкой (Vestalis Maxima), получавшая приказания непосредственно от главного первосвященника.
Весталки пользовались большим почетом и многими правами. Когда они выходили, впереди шел телохранитель-ликтор; они имели право выезжать в колесницах; за оскорбление их полагалась смертная казнь.
Вследствие их личной неприкосновенности, многие отдавали им на хранении свои духовные завещания и другие документы, весталки могли ведать нотариальными делами.

В завершении разговора о весталках и их священной миссии для Древнего Рима, хотелось бы еще поговорить и о значении огня, как главного элемента в этом культе.
Стихия огня всегда включала в себя очищение от скверны. Во многих религиях огонь не просто священен — он наполнен космическим смыслом.

Зороастрийцы, кстати, тоже строили свои Храмы Огня в виде небольших круглых башен.

Круг, очерчивающий огонь вообще очень символичен в религии — это геометрический символ Вселенной, он фиксирует центр внутри себя. Поэтому и огонь в круглых храмах всегда помещали в центр, на небольшое возвышение. Круг, сфера, шар — самые универсальные из всех фигур и форм, они говорят о полноте бытия. Древние вкладывали в них смысл Всего Сущего, а графическое изображение круга с точкой в центре обозначало центр бесконечного, первопричину.

Огонь в этом отношении — символ самого центра. Архей, архе (греч.) — центральный огонь, который находится внутри центра Земли. Он варит металл и является основой всего, началом всех вещей. Недаром и ставили Храмы Весты в центре, на самое заметное место. Святилище должно было объединять, собирать вокруг себя весь город.

Именно после таких круглых храмов римляне, а затем христиане и стали строить сооружения религиозного характера, призванные в первую очередь объединять, централизовать и сплачивать.
В учении пифагорейцев вселенная предстает в форме сферы, в центре которой горит огонь, называемый Гестией-Монадой. «По их мнению, земля не неподвижна и не находится в центре вселенной, но вертится вокруг огня» (Плутарх, Нума, X, XI). Позже этот «огонь» назовут Солнцем, но пифагорейцы вкладывали в это понятие скорее философский и мистический смысл, чем конкретно-научный.

Институт весталок просуществовал приблизительно до 391, когда император Феодосий запретил общественное языческое вероисповедание. После этого священный огонь был погашен, Храм Весты закрыт, а институт весталок расформирован.
Средневековая церковь, однако, считала их прообразом Девы Марии и это, отчасти, объясняет их присутствие в средневековом искусстве. Вообще, во многом, культ богини Весты схож с христианскими таинствами, особенно с женским монашеством.

В некотором отношении культ Весты может показаться жестоким. Сохранились сведения о строгости нравов внутри жреческого круга. Многие, наверняка, слышали, что за нарушения обета невинности весталку заживо закапывали, а ее любовника насмерть забивали? Отчасти информация верна.

Вот, что пишут об этом историки:
«Виновную весталку несли в похоронных дрогах на Campus Sceleratus — проклятое поле — у Коллинских ворот. Возле этого места, в черте города, тянулся длинный земляной вал… Под землею устраивали маленькое помещение, с входом сверху, куда ставили постель, лампу с огнем, небольшое количество съестных припасов, например, хлеба, кувшин воды, молока и масла, — считалось как бы преступлением уморить голодом лицо, посвященное в высшие таинства религии. Виновную сажали в наглухо закрытые и перевязанные ремнями носилки так, что не слышно было даже ее голоса, и несли через форум. Все, молча, давали ей дорогу и провожали ее, не говоря ни слова, в глубоком горе. Для города не было ужаснее зрелища, печального этого дня. Когда носилки приносили на назначенное место, рабы развязывали ремни. Верховный жрец читал таинственную молитву, воздевал перед казнью руки к небу, приказывал подвести преступницу, с густым покрывалом на лице, ставил на лестницу, ведущую в подземелье, и удалялся затем вместе с другими жрецами. Когда весталка сходила, лестница отнималась, отверстие засыпалось сверху массой земли, и место казни становилось таким же ровным, как и остальное.» (Г.М. Левицкий )

Для того, чтобы оградить весталок от искушения, и со стороны граждан предпринимались некоторые запреты. Мужчинам нельзя было не только входить в их жилище, но даже приближаться. Даже врач не мог входить в их атриум. Заболевшую весталку отправляли лечиться домой, где тщательно следили за врачом. Не смотря на почет и уважение к ним, весталкам запрещалось, все-таки, присутствовать на
некоторых мероприятиях — например, на атлетических соревнованиях — дабы не искушались. А понтифик вообще приказывал следить за весталками их же служанкам.

Но случаи нарушения обета все же были не редкостью в Древнем Риме. Да и обвинения на жриц сыпались не всегда обоснованно. Иногда гражданам просто казалось, что неспроста весталка так украшает себя — им позволено было носить украшения и красивые дорогие вещи. Некоторым весталкам удавалось даже оправдаться. История насчитывает несколько случаев. Один из которых подробно описал даже Овидий: когда весталку Клавдию обвинили в нарушении обета, она, призвав на помощь свою богиню-покровительницу, продемонстрировала чудо — потянула за трос вросший в ил корабль, застрявший надолго в римском порту. Корабль после ее молитвы сдвинулся с места. Такое «алиби» на те времена считались исчерпывающим.
Другая весталка — Таккия тоже совершила чудо в свое оправдание — она собрала воду в решето. Как она это сделала — история умалчивает, но, наверное, опять помогли боги.

В любом случае, как бы там у них в те времена не складывалось внутри коллектива весталок и с римскими гражданами, жрицы служили мощным связывающим элементом культуры. Уже одним примером совершенства и чистоты. Август, придя к власти, понимая значимость культа Весты, ввел еще больше ожесточения в религиозные каноны и быт весталок. Сильному государству нужна была сильная религия. На тот момент поклонение богине домашнего очага отвечало его задаче сохранить священные ценности семьи и дома.

«Самое большое рабство –

не обладая свободой, считать себя свободным»
(И.В. Гёте)

Мне никогда не бывает скучно. Мысли заполняют все мое пространство. Они беспрерывны. Или наоборот? – Часто прерываясь, они незаметно сменяют друг друга, отчего, подчас, теряется основная нить.
О чем это я? – Вот, опять: захотелось порассуждать о своеобразии своего внутреннего мира, а скатилась на определение характера мыслей. Что они вообще такое? Есть ли они…

Вот сейчас, например, еду в автобусе, ощущая его вибрацию, слышу его грохот при скачках, и знаю, точно знаю, – он есть! Я вижу этот автобус, я его чувствую, я в нем.
А мысли? Их же невозможно поймать. Как-то пробовала думать долго об одном и том же. Поток наслоений постоянно выносил в другое русло. Мне трудно сосредоточиться. Информационная перегруженность мешает расслабиться.
Если моя кожа тает в неге пробивающихся сквозь стекло солнечных лучей, глаза щурятся от яркого света, и тело млеет в этом тепле… то даже в этом состоянии мозг фиксирует, что мне не просто хорошо, а хорошо, как на том берегу…

Сознание тут же переносит все мое маленькое «я» (или сознание это и есть «я»?) далеко-далеко к желтому песку, блестящему в июльском зное под ослепительным солнечным диском. Слышатся волны, пальцы касаются мягкой, тающей пены, ощущая ее нежность и хрупкость.

А рядом – Он…

Надо же! Опять Он. Или, всего лишь, его тень… Он почти закрывает собою обжигающее солнце, отчего кажется одним сплошным темным силуэтом. Я не вижу даже глаз – просто одна большая тень, загородившая передо мной весь этот жаркий рай. Только силуэт…

Вот этот мужчина, напротив (на какой остановке он сел? – даже не заметила, как вошел…) очень похож на Него. Или мне это только кажется…

Я снова прикрываю глаза, я почти лечу. А вон и мое облако, оно резко выделяется на фоне других, -потому что Мое… В детстве верилось, что по ним можно прыгать.
И почему бы не насладиться этими редкими мгновениями, что бросает мне воображение перед тем, как новые мысли нахлынут неудержимым тяжелым потоком, порой даже чересчур холодным, как… как эти струи… О! Откуда они, кстати?

Вот, блин! Сегодня же Иван Купала. Эти умельцы даже на дерево умудряются залезть с водой – лишь бы облить кого-нибудь. И, ведь, молодцы! – попали прямо в люк, не смотря на мощный разбег маршрутки.

Возмущение… Пассажиры еще долго будут ворчать. А я, кажется, опять потеряла нить… Мысль невозможно ухватить. Так, может, ее и нет? Или она тут же умирает? Хоп – есть – и тут же нет. А ведь это единственное, что по-настоящему наше. Вот, сказала бы я сейчас, что «ребята, облившие автобус – молодцы!» — сколько бы недовольных лиц обернулось ко мне. Как бы сразу раскромсали мою идею своими. От нее бы и кусочков не осталось. Появись она на свет из моей головы, она обязательно кем-то была бы услышана, а, проникнув в чужое сознание, потеряла бы все то, что я в нее вкладывала. Она бы уже перестала быть моей.

Наверное, поэтому, я так много молчу, наслаждаясь неприкосновенностью своего, именно своего родного и недоступного другим. И было бы по-настоящему страшно встретиться когда-нибудь с человеком, умеющим читать мысли.
Это ужасный человек, он вторгается в самое сокровенное… Что бы со мной было? Можно ли закрыться от таких людей?

Вот этот (напротив), улыбается… Не глядя на меня. Он явно читает мысли… Гад! Не получишь ты моих мыслей! – Я закроюсь. Я еще, правда, не знаю как, но обязательно закроюсь!

И вовсе ты не похож на Него!.. Да, совсем не похож. Он бы не стал никогда проникать в то, что было бы для него ловушкой…

— Да, да, я выхожу, подождите пожалуйста! Чуть не пропустила…

Сакральным кружевом сердец
Мы измышляем форму,
Свивая кольцами венец,
Ложащийся на норму.

Но, то, что тянется, как нить,
Из самой сердцевины,
Порой, так сложно объяснить,
Не изгибая спины…

И мы…
Ломаем свой узор,
Вплетая невозможность
Бурлящих рек
В покой озер,
За право — видеть сложность,
Чтобы на грани,
Острие
Комедии и драмы
Не оказаться «на игле»
Заведомой программы.

Волной выбрасывая суть,
Шторма лишь и спасают,
Когда неясно давит грудь,
И грани ускользают…

В кружении карусели
Догнать ли тебе те маски,
Что склеили, как сумели,
Мир звука, игры и краски?..

Пусть, песня их — только Лиры
Искуснейшее творенье
Из тонко-живого мира
Душевного исцеленья, —

Она не омоет руки
От грязи вещного быта,
Не скрасит часы разлуки
С тою, что не забыта…

Но, может, добавит смысла
В поток карнавальных шествий,
Пока нами правят числа,
Цепочкой идущих, следствий?

Я верю: и сам напишешь
О смыслах упрямо-тайных,
Пусть, даже и не услышишь
Мой голос в толпе случайных…

Лева (пять лет), Рома (три года), мама (почти тридцатник)

Лева:

— Кто-то украл кольца… Щас я узнаю… С помощью своей мамы. Так! Мама. Ты у меня — мама…

— Мама, когда я вырасту — я стану мужчиной. Ты тоже должна стать мужчиной!

— Рома, мы станем героями. А мама не станет геройкой (обиженно косясь на меня) — мама хочет стать женщиной…

— Мама, мы больше не будем тебя обижать никогда, а ты будешь нам готовить пирожки?

— Мама, ты накрасила ногти, — значит, теперь ты женщина?!

— Мама, что ты пишешь? — Напиши «Новость про дракона»!

Обычно брала яблоко, делила на две части и чистила. Дольки раздавала мальчишками, а обрезки в компот или сама съедала… до того момента, пока, однажды, дети не пришли с папой из магазина с внушительным пакетом яблок, и Лева радостно не сообщил:
— Мама! Мы купили яблоки: мне, Роме, папе…
— А мне? — спрашиваю. И получаю:
— А тебе — шкурки!
С тех пор яблоки делю на три части.

— Мама, когда мы с Ромой вырастем, то заведем кошку, собаку и слона.

Если Леву спросить, как его зовут, он ответит полным именем:
— Я — Лева, Лев — спаситель и помощник!

— Я — ребенок, Рома — малыш.

— У меня — Супер-носки, а у Ромы — наглые носки.

— У меня есть план: буду убивать монстров-роботов. Рома, пошли. Нет, Рома, это не робот, это компьютер.

— Я не хочу в садик, я болееею…
— Да? И что у тебя болит?
Убитым голосом, показывая в солнечное сплетение:
— Сееердце…

— Мама, у меня есть подружка Лера. Ей надо купить куклу и самолет.

— Лера сегодня не играла со мной. Мы больше не дружим. Она играла с другой девочкой. (грустно вздыхая) Ээх…

— Мама, помоги мне снять голову. (обхватывает голову руками — вертит, пытается снять)
— Зачем? — интересуюсь.
— Батарейку поменять.

Стащили большой тазик из ванной,кое-как залезли в него оба, сидят. Спрашиваю:
— Куда плывете?
— Корабль не работает, потому что батарейка зависла.

— Если динозавр съест нашу маму — мы будем скучать.

Что-то тянет к этой заброшенной станции — то ли романтика таинственности, лежащей над островом тяжелым, совсем не атмосферным облаком, то ли ощущение долгожданной дозволенности.

Чаще всего, доступ в такие места открывается только после того, как их покинут… Так и здесь — забор остался, но ворота уже давно и никто не запирает. Что бы не полазить?..

Скорее всего, место было выбрано неслучайно — слишком много упорства проявили власти, сделав эту огромную островную насыпь с узким дорожным перешейком. Ученым вечно нужно как-то засекретиться, пусть даже и отделившись водой и оградой от простых неучей…

То же мне, замок! — Сплошные железяки, столбы, вышки, лестницы и провода, лианами спадающие на пожелтевшую известку недоразрушенных стен. Но место для игр — идеальное!

Ничего интересного мы там, правда, не нашли. Оставленные железные монстры не подавали признаков жизни даже после того, как все рычаги и колесики были переломаны или вырваны. Всё как-то равнодушно смотрело на нашу попытку довести процесс разрушения до предельной точки. Все же, что-то постоянно тянуло сюда…

Чего-то здесь не доделали. Или не нашли.
И те, что прибыли на станцию первыми, и те, что заглядывали позже…

И я все время — очень часто — возвращаюсь сюда… чтобы что-то найти…
Хотя, знаю, что, рано или поздно, и эта Атлантида уйдет под воду.

Все же уходит…