Однажды мне довелось снять квартиру в одном очень странном доме. Я приехала отдыхать с 11-летним сыном в небольшой курортный городок. Район выбрала поближе к морю, поэтому на внешний вид улицы особо внимания не обращала. Это была старая глухая улочка со множеством тупиков и обвалов стен. Мой дом, казалось, был самым мрачным. И поначалу это даже виделось весьма забавным. Я слегка подтрунивала над сынишкой, называя нашу халупу «Домом привидений». Но сон у него был хороший, и напугать его не удалось.

А вот мне что-то спалось не очень. Уже на третьи сутки я почувствовала чье-то присутствие. Сначала я проверила балкон. Решетки довольно прочные. Но могла залезть кошка или залететь какая-нибудь птица. Все чисто. Но кто-то же все-таки там был. Обшарила все углы, коридор, свою комнату и комнату, где спал Санька – никого, и ничего.

А в 12 ночи кто-то кашлянул. Из рук у меня выпала книга, сердце подпрыгнуло и замерло. А когда из темного проема вышла приземистая объемная фигура непонятно кого или чего, волосы у меня на затылке зашевелились, медленно я поползла по стене спиной вверх, но крик так и не вырвался из моей груди, не успел. Это нечто опередило меня.
— Приветствую! – сказал он наглым хриплым голосом. Потом представился:
— Корабельный, — и присел на низкую тумбочку. Напоминал домовой большого темно-коричневого колобка с обвисшей кожей и слегка приплюснутого. Он сразу же продолжил говорить, и говорил довольно свободно, чем постепенно вывел меня из ступора. Чтобы не удивлялась такому странному прозвищу – «Корабельный», он мне объяснил, что по аналогии с «Домовым» существуют и «Корабельные». То есть – живущие на корабле. Предугадав мой встречный вопрос, тут же ответил, что на корабле он сейчас не находится только потому, что интриги темных сил лишили его привычного жилья. Незаметно для себя самой, я втянулась в разговор.
— И что ты от нас хочешь?
— Съесть, конечно же.
И при этом рассмеялся. Я сглотнула. А он сказал, что пошутил. На самом деле ему нужна была помощь. Вернуться на корабль самостоятельно он не мог, с дружками своими из темной братии Корабельный был в глубокой ссоре, поэтому и приходилось прибегнуть к помощи простых смертных.

Я попыталась отказаться, начала жаловаться на то, что матери-одиночке сложно вообще по жизни, а деле темных сил тем более. Но моего визави сложно было переубедить. Он даже продумал весь план, по которому мы с сыном должны были проникнуть на его настоящее жилье и, вы не поверите, захватить корабль. То есть… мы должны были стать пиратами. Да, именно так он и сказал.

Мы еще долго спорили в ту ночь. Попутно я узнавала о Корабельном всю его подноготную. О себе говорить не пришлось, так как в реальности его существ о нас, людях, и так все давно известно. А выбрал он меня не случайно – там сошлись какие-то звезды, числа и шут знает что еще. В общем, мне предстояло еще все это как-то объяснить моему Саньке. А как? Проснется, выслушает и скажет матери, что она перегрелась на солнце.
Утром, проснувшись, я сразу же сбежала в аптеку – у меня разболелась голова, надо было как-то вытряхнуть из нее весь ночной бред. Когда вернулась, Саню будить не пришлось – он сам выскочил мне навстречу, да еще и с возгласами:
— Мама! Пошли грабить корабль!

Внутри у меня все похолодело. И я не ошиблась – когда вошла на той же тумбочке сидел мой ночной гость. При дневном свете он смотрелся не так ужасно, даже несколько комично. Будто колобок не только слегка расплавился, но еще и подгорел. Впрочем, откуда нам знать, как выглядят корабельные…
Воодушевлению моего ребенка не было предела. Он уже доставал недавно купленный в сувенирах деревянный меч и повязывал на голову новую бандану с веселыми черепушками Роджера. Я хотела его остановить, успокоить. Но где уж там, в мое отсутствие парнишке основательно запудрили мозги. В итоге пришлось подчиниться.
Не то, чтобы я чего-то испугалась или прониклась безумной идеей, но наверное чтобы отделаться побыстрее и продолжить спокойно отдыхать, я все-таки пошла на эту авантюру. Ну еще я на всякий случай втихаря глотнула коньячку, рюмочку, не больше. После нее идея уже не казалась такой дурацкой.

Действовать надо было ночью. В помощь к нам подогнали еще нескольких чудиков (так их назвал мой сынишка). Один – заплечный, в виде небольшого змея-выскочки, прячущегося в вороте и не вовремя дающего советы. Второй – двухголовый и постоянно исчезающий, но не полностью, частями. Вот, казалось бы, он говорит тебе длинную фразу, а заканчивает ее уже будучи половинчатым, или без уха, но с обеими руками, но без ног и около того. Третья особь была женского полу – очень вредное создание. Толку от нее было мало. Похоже, она просто из интереса увязалась за нами. Пирату Саньке вся эта компания сразу жутко понравилась, а я прихватила с собой бутылочку с исцеляющей жидкостью. Уже не прячась.

Мы засели в засаде. Когда разошлись в порту все работники, и сторож ушел в свою коморку ужинать, Корабельный дал знак штурмовать. Но штурм выглядел странно. Санька все время рвался в бой, мне тоже уже не терпелось ринуться в атаку – не каждый день идешь на абордаж, или как там еще? Оказалось – я вообще не разбираюсь в пиратстве. Все на меня шикали и просили не мешать. Я глотнула и успокоилась. Тогда девица, она была, кстати, одноглазая – я это не сразу заметила, присвистнула. И из темноты нам ответили невразумительным шумом. Затем началась перепалка.

Исчезающий кричал обидные обзывалки в темный силуэт корабля, змей на моем плече подсказывал, что должна кричать я, Санька не отставал, одноглазая вообще отрывалась, молчал только Корабельный, весьма довольно улыбаясь. А с той стороны ничуть не уступали нам в ругательствах, обзывая нас серопУпами, башкостАрами, двуногодиками и прочей ерундой. Смысла я не понимала, поэтому на ходу тоже начала придумывать всякую муру, за что мои спутники попросили меня помалкивать – мол несу всякую чушь. Я обиделась. А у них, типа, не чушь была…

Наконец, словесная перестрелка закончилась, и наш Корабельный объявил, что «мы победили» и теперь «берем своё». Мы встали и пошли в сторону трапа. Сторож, вышедший из своей будки, сполз по стенке, увидев нашу компанию, поэтому до палубы мы добрались без препятствий. Там тоже была весьма колоритная команда, но я вам ее описывать не буду. Корабельный был другой, не похожий на нашего: длинный, синего цвета и не такой симпатичный. Он торжественно вручил нашему что-то вроде ключа от дома и понуро удалился вместе со всей своей командой. Мы торжествовали. Пока сторож за нашей спиной не взвел курок на ружье.
Ему тоже пришлось все объяснять, но наш-то, наш – красноречивый, он кого угодно уговорит, все объяснит. Оказалось, что темные силы побеждают светлые слабости, то есть все противоположное. Темное – светлое, сильное – слабое.
— Не поняла, — допытывалась я, — это что же у нас, получается тогда слабости? Мы, что ли, с Санькой?
Корабельный разъяснил:
— Вы, люди, по сравнению с нами, очень несовершенные, потому и слабые. Вот что вы умеете? Хвост не отрастить, глаз не вынуть, уши не вытянуть, даже одной ногой исчезнуть не в состоянии!
— Но зато мы светлые? – поинтересовался мой сынок.
— Это дааа! – довольно подтвердил Исчезающий одним ухом.

Остальные дни отдыха описывать не буду, они прошли весьма скромно и даже скучно. А вот пирушку на том корабле я и мой ребенок будем помнить еще долго. Вечеринка прошла что надо!

По городу вечного праздника
Бродили две пьяные тени,
Огнем дышали и падали.
Вставали и вновь брели.
Они не искали пристанища,
Прибежища для души
И не находили спокойствия
В ущельях старых домов.
Им выпало жить по жребию
Быть здесь и сейчас, любить
И не рассуждать о времени
В пространстве невразумений.
Ты знаешь, я им завидую!
Я так не могу, мой вздох
Просчитан, перепланирован
На тысячи микропричин.
И я ненавижу звездные
Просветы между домов,
Твое отраженье в образе
Сложившемся в забытьи,
И много чего… Но милый,
Скажи мне, что все есть сон —
И я это все забуду,
И ты позабудь.

Семь лет эта святая наивность
Писала книгу о вечном,
Посвящая ее Петрову,
Делая те же ошипки.
А потом вдруг придумала лирику,
Приняв ее эфемерность
За блажь новизны и моды.
Но кто был ее верным критиком? —
Пара паршивых мыслей,
Что мода уйдет, а вечное
Останется сноской «аттика»,
Где мозг извращен инцестами,
Любовью платоников к мальчикам
И верой в похотливых богов.
А лирика… где-то бродит
В новом обличье-тряпье
Коломбиной за балаганом,
Маской, смеющейся кровью,
А по сути — все той же клюквой,
Пропитанной ложью — а как же!
А как же
Ведь и это уйдет.
Петров, забери свою книгу —
Автограф стоит: «Электра».

Мы все здесь немножко драконы —
Каждый из разной сказки,
Кто черен, как хвост вороны,
Кто бел,
Но суть не в окраске.

На замок ложатся тени,
Играет закат с костями,
Здесь гибли армии лени,
От скуки сбиваясь в стаи.

Ты был зеленым и сильным,
Хвостатым и беспробудным,
В глубинах под пеплом зимним
Твой сон казался нетрудным.

И, веря дурному поверью,
Как это в бреду бывает,
Зачем-то шепнули зверю,
Что снег однажды растает,

Что песня вольется в уши
Голосом странной девы,
И будет покой нарушен
Ее волшебством и верой.

Ты много проспал столетий
И песен прослушал уйму,
Но так рассвет и не встретил…
В насмешку ли? По безумью?

Что мне оставалось делать? —
Я воин, а не певица,
Я пнула твой хвост, присела
Послушать: способно ль биться?

Я встала, достала пойло,
Слегка почесала тыкву,
Прочистила элем горло
И гаркнула: «Хватит дрыхнуть!»

Ты, может быть, ждал другого —
Там… песен подлунно-нежных,
Деву с единорогом,
Покрытую белоснежным?

Прости, здесь война, дружище,
Вставай и иди за нами,
А лучше лети — в грязище
Мы выплывем как-нибудь сами.

Морали? — Нет, здесь не будет,
Пусть вышла дурною сказка,
Драконы ведь тоже люди,
Им тоже хочется ласки.

Забавно он кушает! Держит чайную ложку всей пятерней и старательно набирает в нее кашу. В ротик попадает, что не может не радовать. А на пол пусть падает, почему-то показалось, что так и должно быть. А как еще учиться все делать самому? Не испачкав при этом окружающее пространство…
Пусть сорит — сам ведь взял ложку. Еще и остатки каши пытается с лица подпихнуть в рот, как мама делает. Довольный, что получается, что сам.
Что бы я без него делала? Нет, если бы его изначально не предугадывалось вот такого, беленького, хорошенького, с умным взглядом (в свои-то два года), я может быть и жила бы по другому, и реализовалась бы в чем-то другом. Может даже проблем было бы меньше…
Но вот теперь, когда он есть…
Разве можно теперь, представить свою жизнь без этого маленького чуда?
За утро уже успели несколько раз с ним поссориться и помириться. А в кроватке спит еще один — соня… Что-то бормочет во сне. Сейчас младший подлезет к нему и с криком: «Зя-зя!» начнет будить. Что-то на их языке… Подозреваю, что он так называет старшего брата.
Завяжется драка. Слезы. Крики… Жалобы…
И так каждое утро. А потом еще будет суматошный день, тяжелый от усталости вечер, «Спокойной ночи, малыши» и песенки на ночь про Сурка и Белую медведицу из «Умки».

Пять лет назад я остановилась. Я бежала очень быстро, у меня было много целей, сил, идей и желаний. Мне многое удавалось. Что-то с легкостью, что-то с потом и кровью. Но, тем не менее, впереди еще оставался пятый курс, а мне уже казалось, что преград не существует, что я управляю своей жизнью. Это создавало ощущение легкой эйфории. Может поэтому я не боялась шутить с тем, с чем обычно не шутят.
После сложных длиннющих лекций или аналитических семинарных полемик, когда голова просто раскалывалась от штурмующей мозг информации, я неслась на один и тот же мост. Внизу свистели машины. За спиной медленно засыпал суетливый город, а впереди маячил высокий стройный силует того, кому не нужны мои мысли…
Что может быть прекрасней чуши? Словесная зуботычина с легкими толчками в бок, переходящая в сомнительную потасовку прямо на улице, запросто продолжается и дома при свете старого желтого ночника… Зачем я взяла с собой Фрейда? А, да, завтра же семинар… Хочу зачитать кое-что — поугарать! После двух-трех цитаток книжка, естественно, пикетирует прямо в стену, приземляясь черт знает где… -найдется потом… Не до нее уже…
И не надо никакой философии! Исскусство? — А что это? Этика, эстетика… все уходит. Сознание закрывается пошлыми шуточками, в уши льется агрессивный металл, и воздух наполняется диким, абсолютно дурашливым смехом.

Утром долго ищется Фрейд. Ну блин! Не подготовилась же. Опять придется импровизировать. Все молчат, когда профессор задает первый вопрос. Это ж мне все всегда надо. И первой лезть и на вопрос отвечать, когда все опускают глаза, теребя подготовленные конспекты. Терпеть не могу эту тишину! Придется говорить. А попаду — не попаду — уже не имеет значение, главное: начать.
И сдались все эти конференции, доклады научные! Жутко боюсь публику. Не умею говорить, теряюсь и запинаюсь. Голос звучит тихо, — приходится надрывать связки, не частить, делать остановки между фразами. Профессор заставляет оттачивать каждое слово, ему нужно, чтобы меня слышали все. Пятый раз прогоняю доклад, на шестой начинаю смеяться… Влетит? Нет, всем тоже почему-то смешно… Надоело слушать мой бред?
Искусство. Кому оно еще нужно, кроме нас? С первого курса наше сознание ломали и перестраивали. Другие ценности, другой мир… Погружение было глубже, чем можно себе представить. Это когда окунают голову в воду и вытаскивают ее только для редкого вдоха, а потом резко снова в глубину, пока не привыкнешь и не научишься дышать под водой. После такого уже и вылазить не захочешь, не сможешь. Особенно, если кое-что разглядишь на самом дне, — то, что не видно другим…
Нас предупреждали, что будет непонимание, неприятие и отчуждение. Но свернуть с пути уже не представлялось возможным. Тем, кто это сделал, до сих пор мерещатся тяжелые деревянные двери, с вырезанными мифическими чудовищами на их филенках. Можно тысячу раз проклинать место потерь и разочарований, можно один раз хлопнуть этой дверью и уйти, не оглядываясь, но забыть то, что происходило за ее пределами уже невозмжно!
Там строился новый человек, учился мыслить, чувствовать красоту образов, улавливать целостность гармонии, строить четкие схемы и одновременно ломать все представления. Там формировалось мировоззрение. И рождался взгляд на мир с точки зрения искусства.

И надо же мне было пошутить так! Кто дергал меня за язык первого апреля?
— Дорогой, как назовем нашего малыша?
— Автандилом!
Когда знаешь, что шутка невинная и псевдо-информация не особо достоверная, не боишься искушать судьбу. Это только через месяц обычно выясняется, что шутить надо осторожней…

А назвали, все-таки Левой. Вот соня, спит до сих пор! Ромка уже успел столько шкоды переделать, а этот все еще динозавров во сне гоняет и принцесс из замка спасает. И еще даже не догадывается, что он главнее всего этого искусства, всей этой философии, эстетики и культуры!

— Зачем тебе это?
— Для надежности.
— Для надежности у тебя есть я. Брось нож, милая, таким нежным и чувственным созданьям, как ты, не идут острые игрушки.
— Нет уж, позволь мне это оставить при себе. Пригодится.
— Ну мы же на бал идем! Пушинка, я теряю терпение! Ты обещала слушаться меня, а опять выкидываешь фортели.
— Так нужно! Не хныкать!
— Ты еще и командуешь? Ах ты, командирша моя!
— Ааа… Ай! Ну что ты делаешь? Немедленно поставь меня на место! Платье помнешь.
— Наденешь новое, — их у тебя много.
— Для карнавала — только это.
— Ах да, я забыл: ты же у нас сегодня бабочка!
— Да, махаон, между прочим.
— Да хоть капустница! Попробуй мне там только улыбаться кому-нибудь, — шею сверну! Баб-боч-ка…
— Ревнивец…
— Убью!
— Нож отдай. Что ты так смотришь?
— Я кажется понял… Все, ты никуда не идешь!

— Как вам не стыдно? Вы уже в четвертый раз заманиваете меня в этот темный коридор, как-будто нас завел сюда танец.
— А разве не танец?
— Судя по вашей улыбке — нет.
— Это всего лишь улыбка. Но почему вы опять убегаете?
— Я улетаю… Я же бабочка.
— А я — ловец бабочек. Все — попалась!
— Ах! Отпусти!
— Вот мы и на ты.
— И не надейтесь.
— Надежда… надежда в моем сердце уже давно не живет. Поэтому, думаю, это слово не для меня.
— Ах, как грустно!
— Фальшивишь, мотылек.
— Я — махаон.
— Не улетай.
— А вы не подумали о том, что некоторые бабочки могут быть запретными?
— Ну надо же! Так значит, я — преступник?
— Еще какой!
— Кто же запрещает отлов бобочек в этом вертепе?
— Очень злобные и вспыльчивые одноглазые разбойники.
— Где они? Да пусть только попробуют мне что-нибудь запретить!
— Тише!
— Не бойся, Пушинка, нас здесь никто не услышит…
— А! Так это ты, чертов оборотень! Мерзавец!
— Ха-ха-ха!
— Вот тебе! Получи.
— Тихо, милая, хватит, я же пошутил.
— Ну конечно, легко быть волшебником!
— Зато, как нелегко волшебникам любить простых женщин…
— Но легко их выслеживать.
— А как иначе-то? Твоя жизнь так коротка, что мне и насладиться-то ею достанется всего лишь несколько моих мгновений…
— Ты хотел сказать: «юность», а не «жизнь»?
— Для меня это одно и то же. Пусть эта короткая жизнь будет только моею.
— Эгоист.
— Все волшебники — эгоисты, иначе бы они не рисовали своих собственных миров…
— …и не наделяли бы их своими любимыми образами?
— Да, милая. Да…

Мой мир таков, каким рисую,

Каким леплю или пишу,

И потому любить рискую,

И потому прожить спешу!