Однажды мне довелось снять квартиру в одном очень странном доме. Я приехала отдыхать с 11-летним сыном в небольшой курортный городок. Район выбрала поближе к морю, поэтому на внешний вид улицы особо внимания не обращала. Это была старая глухая улочка со множеством тупиков и обвалов стен. Мой дом, казалось, был самым мрачным. И поначалу это даже виделось весьма забавным. Я слегка подтрунивала над сынишкой, называя нашу халупу «Домом привидений». Но сон у него был хороший, и напугать его не удалось.

А вот мне что-то спалось не очень. Уже на третьи сутки я почувствовала чье-то присутствие. Сначала я проверила балкон. Решетки довольно прочные. Но могла залезть кошка или залететь какая-нибудь птица. Все чисто. Но кто-то же все-таки там был. Обшарила все углы, коридор, свою комнату и комнату, где спал Санька – никого, и ничего.

А в 12 ночи кто-то кашлянул. Из рук у меня выпала книга, сердце подпрыгнуло и замерло. А когда из темного проема вышла приземистая объемная фигура непонятно кого или чего, волосы у меня на затылке зашевелились, медленно я поползла по стене спиной вверх, но крик так и не вырвался из моей груди, не успел. Это нечто опередило меня.
— Приветствую! – сказал он наглым хриплым голосом. Потом представился:
— Корабельный, — и присел на низкую тумбочку. Напоминал домовой большого темно-коричневого колобка с обвисшей кожей и слегка приплюснутого. Он сразу же продолжил говорить, и говорил довольно свободно, чем постепенно вывел меня из ступора. Чтобы не удивлялась такому странному прозвищу – «Корабельный», он мне объяснил, что по аналогии с «Домовым» существуют и «Корабельные». То есть – живущие на корабле. Предугадав мой встречный вопрос, тут же ответил, что на корабле он сейчас не находится только потому, что интриги темных сил лишили его привычного жилья. Незаметно для себя самой, я втянулась в разговор.
— И что ты от нас хочешь?
— Съесть, конечно же.
И при этом рассмеялся. Я сглотнула. А он сказал, что пошутил. На самом деле ему нужна была помощь. Вернуться на корабль самостоятельно он не мог, с дружками своими из темной братии Корабельный был в глубокой ссоре, поэтому и приходилось прибегнуть к помощи простых смертных.

Я попыталась отказаться, начала жаловаться на то, что матери-одиночке сложно вообще по жизни, а деле темных сил тем более. Но моего визави сложно было переубедить. Он даже продумал весь план, по которому мы с сыном должны были проникнуть на его настоящее жилье и, вы не поверите, захватить корабль. То есть… мы должны были стать пиратами. Да, именно так он и сказал.

Мы еще долго спорили в ту ночь. Попутно я узнавала о Корабельном всю его подноготную. О себе говорить не пришлось, так как в реальности его существ о нас, людях, и так все давно известно. А выбрал он меня не случайно – там сошлись какие-то звезды, числа и шут знает что еще. В общем, мне предстояло еще все это как-то объяснить моему Саньке. А как? Проснется, выслушает и скажет матери, что она перегрелась на солнце.
Утром, проснувшись, я сразу же сбежала в аптеку – у меня разболелась голова, надо было как-то вытряхнуть из нее весь ночной бред. Когда вернулась, Саню будить не пришлось – он сам выскочил мне навстречу, да еще и с возгласами:
— Мама! Пошли грабить корабль!

Внутри у меня все похолодело. И я не ошиблась – когда вошла на той же тумбочке сидел мой ночной гость. При дневном свете он смотрелся не так ужасно, даже несколько комично. Будто колобок не только слегка расплавился, но еще и подгорел. Впрочем, откуда нам знать, как выглядят корабельные…
Воодушевлению моего ребенка не было предела. Он уже доставал недавно купленный в сувенирах деревянный меч и повязывал на голову новую бандану с веселыми черепушками Роджера. Я хотела его остановить, успокоить. Но где уж там, в мое отсутствие парнишке основательно запудрили мозги. В итоге пришлось подчиниться.
Не то, чтобы я чего-то испугалась или прониклась безумной идеей, но наверное чтобы отделаться побыстрее и продолжить спокойно отдыхать, я все-таки пошла на эту авантюру. Ну еще я на всякий случай втихаря глотнула коньячку, рюмочку, не больше. После нее идея уже не казалась такой дурацкой.

Действовать надо было ночью. В помощь к нам подогнали еще нескольких чудиков (так их назвал мой сынишка). Один – заплечный, в виде небольшого змея-выскочки, прячущегося в вороте и не вовремя дающего советы. Второй – двухголовый и постоянно исчезающий, но не полностью, частями. Вот, казалось бы, он говорит тебе длинную фразу, а заканчивает ее уже будучи половинчатым, или без уха, но с обеими руками, но без ног и около того. Третья особь была женского полу – очень вредное создание. Толку от нее было мало. Похоже, она просто из интереса увязалась за нами. Пирату Саньке вся эта компания сразу жутко понравилась, а я прихватила с собой бутылочку с исцеляющей жидкостью. Уже не прячась.

Мы засели в засаде. Когда разошлись в порту все работники, и сторож ушел в свою коморку ужинать, Корабельный дал знак штурмовать. Но штурм выглядел странно. Санька все время рвался в бой, мне тоже уже не терпелось ринуться в атаку – не каждый день идешь на абордаж, или как там еще? Оказалось – я вообще не разбираюсь в пиратстве. Все на меня шикали и просили не мешать. Я глотнула и успокоилась. Тогда девица, она была, кстати, одноглазая – я это не сразу заметила, присвистнула. И из темноты нам ответили невразумительным шумом. Затем началась перепалка.

Исчезающий кричал обидные обзывалки в темный силуэт корабля, змей на моем плече подсказывал, что должна кричать я, Санька не отставал, одноглазая вообще отрывалась, молчал только Корабельный, весьма довольно улыбаясь. А с той стороны ничуть не уступали нам в ругательствах, обзывая нас серопУпами, башкостАрами, двуногодиками и прочей ерундой. Смысла я не понимала, поэтому на ходу тоже начала придумывать всякую муру, за что мои спутники попросили меня помалкивать – мол несу всякую чушь. Я обиделась. А у них, типа, не чушь была…

Наконец, словесная перестрелка закончилась, и наш Корабельный объявил, что «мы победили» и теперь «берем своё». Мы встали и пошли в сторону трапа. Сторож, вышедший из своей будки, сполз по стенке, увидев нашу компанию, поэтому до палубы мы добрались без препятствий. Там тоже была весьма колоритная команда, но я вам ее описывать не буду. Корабельный был другой, не похожий на нашего: длинный, синего цвета и не такой симпатичный. Он торжественно вручил нашему что-то вроде ключа от дома и понуро удалился вместе со всей своей командой. Мы торжествовали. Пока сторож за нашей спиной не взвел курок на ружье.
Ему тоже пришлось все объяснять, но наш-то, наш – красноречивый, он кого угодно уговорит, все объяснит. Оказалось, что темные силы побеждают светлые слабости, то есть все противоположное. Темное – светлое, сильное – слабое.
— Не поняла, — допытывалась я, — это что же у нас, получается тогда слабости? Мы, что ли, с Санькой?
Корабельный разъяснил:
— Вы, люди, по сравнению с нами, очень несовершенные, потому и слабые. Вот что вы умеете? Хвост не отрастить, глаз не вынуть, уши не вытянуть, даже одной ногой исчезнуть не в состоянии!
— Но зато мы светлые? – поинтересовался мой сынок.
— Это дааа! – довольно подтвердил Исчезающий одним ухом.

Остальные дни отдыха описывать не буду, они прошли весьма скромно и даже скучно. А вот пирушку на том корабле я и мой ребенок будем помнить еще долго. Вечеринка прошла что надо!

Утро по-осеннему обещало быть теплым. Солнце уже пробивалось сквозь желтую редеющую листву, неровными лучами падая на неубранную аллею. Особенно чарующее действие производил шуршащий золотой ковер, опавшие листья по-особенному – по-сентябрьски пахли горечью и сыростью. Дети носились шумными стайками по старому парку, собирая листья в букеты, раскидывая их во все стороны и ныряя в самые большие скопления. Визгу стояло! И счастья… наверное это и есть счастье…

Ох, эта Мэри! Красный капор и в тон к нему сапожки, новое пальтишко, уже все в сухой листве и мелких веточках, но еще относительно чистое. Русые волосы выбились к вискам и свободно, и смешно топорщатся. Друзья ее сейчас подбегут, спросят, чего это она тут застыла… а, впрочем, сами все тот час увидят.

Какая машина! Мэри видела такие только на картинках в старых дедушкиных журналах. Там были еще и дамы, в смешных шапках-горшках с цветами и в несуразных платьях. Раньше так одевались. И ездили на таких машинах. А эта не выглядела старой, во всяком случае, в представлении Мэри, старая машина должна быть еще и потертой, может быть немножко помятой и, естественно с царапинами. Но не так гладко отполированной – почти до зеркального блеска. Странно.

Ребята, уже все впятером, как зачарованные, следили за автомобилем. Он же не спеша, будто и впрямь для демонстрации, проехал мимо них, не стремясь тут же исчезнуть из виду. На прощание даже мигнул задней фарой. Это был знак. Только дети могут в этом разбираться. Конечно же!
Все как один, разом сорвались с места и побежали за приветливой машиной.

— Стой! Подожди! – почему-то кричали они, будто не куча металла, а самое настоящее живое существо была эта машина. Ее хотелось догнать, дотронуться рукой, погладить блестящую поверхность. Мэри оступилась, чуть ли не кубарем покатилась по мягкой аллее. Роберт и Джекки остановились, помогли ей встать.

— Ты вся в пыли, мама заругает.
Дети больше не бежали. Машина тоже стояла. Все будто чего-то ждали. Сейчас, ну вот сейчас же точно – должна открыться дверца автомобиля. Из нее выйдет важный джентльмен, такой же, как на старых картинках, обязательно с тросточкой и маленькой черной бородкой. Почему нет? – Разве может быть как-то иначе?

Но нет. Дверца хоть и открылась, но из нее не вышел старинный джентльмен. Из нее буквально посыпались на дорожку какие-то мелкие зеленоватые существа. Они весело запрыгали, отталкиваясь от пружинистой листвы и разлетаясь таким образом в разные стороны. Они были похожи на шарики, переливающиеся, словно резиновые. Прислушавшись, можно было различить даже звуки, которые они издавали – что-то похожее на смешливый мультяшный писк.

Один из таких шариков прыгнул Мэри на плечо, — девочка невольно отшатнулась. Она поймала ошарашенный взгляд Джекки, и тут ей в ладони прыгнул еще один. Мэри сложила ладони лодочкой и подняла к носу. Ей интересно было разглядеть это. Что это? Живое? Чем оно пахнет?

— Дай мне, дай мне потрогать! — закричали со всех сторон, осторожно прикасаясь пальцами к переливающейся сфере, боясь обжечься. Да и, вдруг, укусит. Девочка улыбалась. Страшно уже не было. Дети, знаете ли, не боятся чудес, если только эти чудеса добрые. А пока милые шарики не внушали особого страха. Вскоре у каждого из детей в руках было по два, а то и по три, таких чуда. Их гладили, через них смотрели на солнце, пробовали лизнуть или примять пальцем. Смешные мячики отвечали веселым писком и легким хихиканьем.

Машина. Да, в машине сидел маленький человечек. Настолько маленький, что его и карликом-то не назовешь, и настолько странный, что и на человека-то не особо. То ли гном, то ли какой-то ученый зверь. В общем, тоже существо явно волшебное. Его внимательные добрые глаза пристально следили за детьми, а выпущенные шарики, словно щенята, то и дело возвращались после прогулки, запрыгивая обратно в автомобиль.
— А кто ты такой? Как тебя зовут?

Дети были очень вежливые. И любопытные. Но гном, назовем его так, только покачал в ответ головой и улыбнулся одними глазами. Наверное, он не умеет говорить, — решили между собою дети и начали осматривать машину. Внутри не было ничего необычного, разве только синий мешочек с вышитыми на нем блестящими звездочками. В него гном собирал обратно свои шарики.
Загадка. Разве ее можно вот так просто отпустить? Да тут столько вопросов может быть, особенно для такой шумной оравы. Возможно он еще вернется. Конечно, вернется, убеждала всех мудрая девочка Мэри, глядя на удаляющийся экипаж чудес и сжимая в кармане один из утаенных шариков. Ни один ребенок никогда не согласится расставаться с волшебством, если есть хоть малейшая возможность его незаметно припрятать. Мало ли – вдруг пригодится.

Родрик сидел на троне, сгорбившись и закрыв глаза, вцепившись руками в перила — чтобы не упасть, изредка посапывая, будто во сне. В полудрёме сквозило беспокойство, король то и дело вздрагивал и приоткрывал глаза. Тесным кругом вокруг проходили враги, сжимая пространство вокруг него и причиняя удушье. Сожженные на костре, утопленные в Лестре, замученные в подземельях — все они жаждали дотянуться до его шеи.
— Уйдите, черти! Всех вас сгноил, и дальше буду гноить, — говорил он, не выходя из забытья. — А вот вам! Проваливайте! Стража! СТРАЖА! — кричал Родрик все громче, уже совсем просыпаясь от собственного крика.

Вокруг никого не было. Никто не тянул к нему своих костлявых рук, не улыбался мертвыми злыми улыбками. В дальнем конце коридора едва скрипнула дверь. В короле проснулась надежда, он зашевелился, пытаясь найти корону. За спиной ее не оказалось — кто-то опять скинул.
— Провалиться бы всем, — в сердцах проворчал он, узрев ее на полу в двух метрах от себя. Встать сам он уже был не в состоянии, кричать же было бесполезно…
Часы на стене отстукивали минуты так громко, что они наполняли весь зал своей равномерное музыкой. Но время никуда не спешило, оно продолжало свой медленный обход по периметру циферблата, равнодушное ко всему, что его не касалось. Так тянулись часы. В молчании и одиночестве. Королю захотелось по нужде, он позвал своего слугу. Митеб не шел. Родрик начинал злиться, кричать еще громче. Старческий голос подводил уже и срывался на хрип. Король закашлялся, замолчал и снова склонился в полудреме.
— Обедать! — произнес кто-то резко, схватив короля за плечо. Разбуженный, он не сразу понял, что происходит. На всякий случай сжался и отстранился от руки. Глаза его сверкнули, узнав Митеба, король было уже открыл рот для гневной брани, но вовремя передумал и застонал, будто нищий, прося отнести его в уборную. Слуга равнодушно накрывал на стол, будто не слышал мольбы своего господина. В голосе короля послышались искорки гнева, периодически срывающиеся на скулеж побитой собаки.
— Где уж вам, ВАШЕ величество, казнить… — передразнил слуга, подходя к королю. Митеб подхватил его за ноги, перекинул старика через плечо и понес за ширму…

— Старый пень еще не собирается откинуть копыта? — спросил богато одетый вельможа, отщипывая кусочки мяса от жареной дичи и кидая их Альдрубесеку. Дракончик с жадностью подхватывал их прямо на лету, терпеливо дожидаясь следующей порции. Его молодой собеседник, подошел ближе, бесстрастно разглядывая зверя, спросил, но будто сам себя:
— Поразительно! Скоро эти животные превратятся в подобие собак. Начнут лаять и приносить в зубах кость. К цепи они уже привыкли. Что удивляться — воспитание из всех делает послушных марионеток.
Вельможа молчал и ждал другого ответа. Вильх повернулся и посмотрел на него в упор. Взгляд его был холоден и спокоен. Тон речи зловеще предупредителен:
— Успокойтесь, господин Риигль, нам некуда спешить — род темных эльфов угаснет с кончиной нашего короля, а старый маразматик давно уже никому не опасен.
— Ну, мало ли что взбредет в голову этому идиоту, — дернул плечами Риигль, отойдя в сторону и на минуту задумавшись.
— Вы уверены, что у него точно нет соратников?
— Какие могут быть соратники у последнего из племени?…
— И все-таки, — Риигль нервничал, беспечность Вильха раздражала, ожидание уже достигло предела возможного, в тайном совете шли беспокойные разговоры и, возможно, уже формировались новые интриги. Надо было что-то решать и уже сейчас. Сколько еще протянет этот долгожитель? Вильх, любимый советчик короля, уже завоевал себе влияние во всем королевстве. Ни для кого не было секретом, кто на самом деле управляет Марродорном. Но ждать, когда стопятидесятилетний эльф покинет этот мир, было мучительным. Риигль и его тайное общество надеялись посадить на трон одного из своих магистров. Магистра нужно было еще выбрать и выбрать прилюдно, чтобы и народ участвовал в этом — так, казалось возможным, легче им управлять. Но для введения новых правил следовало избавиться от старых, а они еще прочно держались за свой трон.
Вильх будто прочел мысли заговорщика. Все с той же неизменно самодовольной улыбочкой он предложил:
— Советую вам не думать пока об этом. Старик, не смотря на свою немощь, еще довольно крепок. Он сейчас отбивается от всех, кого поубивал за свою долгую жизнь и уверен, что своим правлением принес счастье и покой всей стране. Ни внешней, ни внутренней политикой он даже не интересуется. Ему бы поесть вовремя…
Улыбка Вильха вдруг резко исчезла, взгляд окаменел, голосом, не терпящим возражений, он добавил:
— А убивать я его пока не хочу — еще не знаю, стоит ли доверять вашему совету.
«Чертов шут!» — с досадой подумал про себя Риигль и промолчал, чудом сохранив спокойствие на своем лице.

На ступеньках перед альковом сидел Красивый молодой мужчина, на коленях его покоилась голова старика, пряди которого, белые и сухие, свешивались почти на пол. Старик смотрел в потолок, губы его что-то беззвучно шептали в пространство. Вильх не видел его, его взляд был устремлен в пустоту, он напевал одну из своих песен, чуть слышно, так, будто это пела далеко-далеко какая-то лесная птица. Мысли его тоже были далеки. А здесь, этот прах… почти прах умирающего монарха, деспота, уничтожавшего во время своего правления всех, кто ему не был угоден, лежал доверчиво, как котенок у него на коленях и читал древнюю молитву.
— Вильх. Вильх! Ты помнишь?…
— Я все помню, мой господин, — отозвался он, все также глядя в пустоту.
— Я уже плох… Я много зла тебе причинил… Простишь ли старика?
— Простил. Уже.
— Да… я сделал шутом умнейшего из людей. Ты еще не потерял эту шапку?
— Нет, сир. Она всегда при мне.
— Ты должен быть мне благодарен, — король говорил с другом. Ему хотелось завысить тон, сделать свою речь более торжественной, будто в тронном зале при тысяче гостей. Он понимал, что такой возможности у него уже не будет, медленно тянущиеся минуты, как назло, оборвутся внезапно. Или придется целыми часами ждать своего обеда, или не хватит трех минут, чтобы дотянуться до любимого кубка…
— Виииильх! — снова протянул Родрик, — а славно, все же, было у нас? Помнишь, ты переодевался в короля, наклеивал бороду, как у меня, и дурачил наших заморских гостей? А брачная ночь с той молодой Карзуанской козочкой? — я ее уже тогда бы не потянул… Ты — единственный, кто меня по-настоящему знает… Вот скажи, мой верный друг, почему ты до сих пор меня не убил? Я ведь много боли тебе причинил. У тебя почти не осталось близких. И девчонка… Маргарет, кажется?
— Миргретт…
— Да… Миргарет. Она была довольно миленькой… Как ты простил мне ее? А? Вильх?
— Вы — меньшее зло из тех, что может существовать…
— Хех… я не знаю, что будет после меня. Ни одного наследника… Это бог меня покарал.
— Нет, вы сами. Вы всех уничтожили, как неподходящих.
— Да? Я уже плохо помню… Но, Вильх! Почему я не убил тебя? Ведь ты умнейший из тех, кто был когда-либо со мной. Даже странно… Помнишь, что в 13-ом году я приказал уничтожать всех мальчиков «разумных не по годам». Реки текли кровавые с тех пор каждый год. Мои чародеи проверяли всех детей четырех лет отроду. Всех умненьких тут же казнили. Почему я не убил тебя?
— Я обманул чародеев, я убедил их, что не особо умен. А когда вы увидели на площади мои фокусы и повелели взять к себе шутом, то не сразу поняли, кто я такой.
— Эта раса не должна была выжить. Дурные люди, людишки… Почему вы? Я столькие годы уничтожал в вас разум, придумывая разлагающие мозг и душу игры и развлечения. Почему вы не вымерли? Почему умнейшая раса темных эльфов, болезненных и одиноких исчезла с лица земли, а вы… вы… отродье…
Король почти шипел последние фразы. Злобе уже мало оставалось сил для своего выплеска, но огонь еще медленно тлел, осознавая все же что конец близок.
Вильх молчал, он машинально гладил волосы своего хилого короля и старался ни о чем не думать. Но как глупы, все-таки эти вельможи из тайного совета… Прими король этот закон по истреблению умных мальчиков пятью-десятью годами раньше, возможно и не появлялось бы таких обществ. По сути, никто не может быть умнее эльфа. Человек лишь жалкое подобие этой разумной расы. Они хотят решать все вместе, дать каждому свободу. Свобода — это власть над собой. Нельзя дурачью давать власти. Они как малые дети, как этот выживший из ума старик. Нельзя им быть равными друг другу. Это было бы величайшей бедой для человечества.
Его величество Родрик Семнадцатый Холодный и Всевеликодушнейший, наконец, закрыл глаза и успокоился. Не умер. Вильх это знал. Он переложил его на огромную кровать под бархатный красный полог. Поднял с полу потертую корону, примерил на себя, скорчил умильную рожу, описал ногой круг вокруг себя, присел в искаженном реверансе и вышел пританцовывающей походкой. Этот вечер еще не закончился. Нужно было доделать начатое королем Родриком. Ведь это же не плохая идея — убивать всех, кто может быть умнее тебя…

— Я, в принципе, могу и одна, — сказала Алиса, дотронувшись до шикарной гривы Льва. Нижняя челюсть его слегка дрогнула, глаза потускнели — и она поняла, что обидела его.
— Ну не обижайся, дружочек — я просто не хочу никого обременять.

— Ты для нас больше, чем просто девочка из другого мира, — сказал он.
Страшила поправил бейcболку, сковырнул ногтем гусеницу моли, больно въевшуюся в рубаху, и добавил:
— А, если честно, то мы тебя вообще хотели сделать нашим капитаном! — слова прозвучали несколько пафосно. Или это только так показалось Алисе? Но она не стала сильно об этом задумываться. Время поджимало, и надо было как-то еще обуздать этого зверского жеребца, из ноздрей которого вырывался настоящий пар, будто из дракона. Он буравил копытами грунт и в нетерпении уже был готов сорваться с поводьев.
Капитаном Алисе совсем не хотелось быть. Она привыкла справляться со всеми трудностями сама. Даже сейчас, когда из Центра пришел приказ высадиться на какую-то периферийную планетку с миссией очищения, она спокойно и с достоинством приняла эту роль, приготовившись к отправке. Друзья видели в ней хрупкую маленькую девочку, которую надо защищать и всячески поддерживать. Страшила (самый логичный из них), предложил Алисе быть ее провожатыми.
— Ну и зачем вы мне там сдались? — спросила она, теряя терпение. Страшила хитро улыбнулся и, подмигнув Дровосеку, сказал:
— Может нам тоже надо на Землю?… И у нас может быть миссия…
— Что за миссия?
— Ну… это… — Страшила замялся. Железный Дровосек пришел ему на помощь:
— Мне нужны батарейки — нынешняя робототехника деградирует, а на этой планете, говорят, изобрели замечательные батареи, подзаряжающиеся человеческо-беличьей энергией.
— Да-да, точно! — подхватил Тотошка, радостно прыгая вокруг друга, — люди бегают по кругу и вырабатывают энергию.
— А зачем они бегают? — недоверчиво спросила девочка.
— Ну как… Работают.
— Тратят энергию, для того, чтобы ее же и вырабатывать?
— Не важно, — встрял Лев, — мне нужна таблетка.
— Какая таблетка? Лев, тебе же нельзя! Помнишь, что в прошлый раз было от Озверина?
Лев задумался, загрустил и лег на коврик, поджав лапы у подбородка. Алисе стало совсем совестно, но она еще крепко держалась за свою независимость. Страшила тоже придумал себе занятие на планете:
— Мне нужны мозги! Желательно куриные. Из них варят вкусный супчик.
— Ерунда какая-то, — подумала Алиса, погладила ушко кролика Тото и закрыла книгу, на обложке которой красовалась старинная немецкая гравюра эпохи рыцарских завоеваний. На ней четыре всадника Апокалипсиса ехали по млечному пути из желтого кирпича в сторону Зеленой планеты. Страшила, Лев, Железный Дровосек и Маленькая девочка с кроликом на руках.

— Ерунда какая-то, — сказал редактор и выбросил в урну распечатки романа, — это продать можно разве что только какому-нибудь психотерапевтическому институту — как наглядное пособие по шизофрении. Да, Алиса, войди!
На пороге стояла невысокая худенькая девушка, левый глаз ее слегка косил влево. Вряд ли она о чем-то думала… Главное было — поскорее покончить с миссиией и отделаться, наконец, от этой прилипшей троицы защитников.

Этот лес я представляла себе жутко темным и страшным. Сухая безжизненная растительность царапала девчонкам ноги, колючие еловые ветви хлестали по щекам, в темноте неясные звуки, шорохи и резкие движения лесной живности пугали не
хуже всяких леших…

Мама называла этот мир сказками. Но для меня бабушкины рассказы все были как на яву. Обхватив ее колени, я сидела на полу и слушала затаив дыхание. В этом мире, где бабушка была еще маленькой — такой же, примерно, как я, было столько мистики и чудес, что любой сказочник позавидовал бы.

— Ну что ты ей рассказываешь? — сокрушалась мама, моя посуду. Бабушка как будто и не слышала. А я возмущалась:

— Все это правда! Я верю! Расскажи еще про кошку-ведьму.

Бабушка вязала косынку, разминая периодически больную руку, и, не отрываясь глазами от вязания, продолжала с серьезным видом рассказывать одну за другой истории из своего детства.

На краю деревни жила старая ведьма. Ее никто не любил, как и водится у таких особ. Жила одиноко, никого к своему домику не подпуская. Пожалуй, только с кошкой своей и общалась. А тварь эта, к слову сказать, жуткой пакостницей была. Ей тоже общественной нелюбви перепало. И вид-то у животного такой же зловещий был, как у хозяйки — ободранная вся, черная (а какие еще могут быть у ведьм?), с дикими злыми глазами.

Когда бабушка про нее мне рассказывала — по телу бегали мурашки, в горле пересыхало, я вся подбиралась и слушала не дыша, хоть уже и знала развязку. Но бабушкин язык будто зачаровывал — так славно она умела все передавать.

Наконец, выбравшись на какую-то поляну, заблудившиеся подружки пошли по открытой местности. Но до дому дойти быстро так и не удалось — будто кружили они по одному и тому же месту, постоянно натыкаясь на тот же пень… И кричали уже, на помощь своих звали, и Север с Югом искали, а все без толку… Чуть не
отчаялись. Но тут и вылезло это чудище — кошка ведьмина. Ее сразу узнали — слишком уж мерзкая морда у этого создания.

Зыркнула на них своими страшными глазищами, завыла диким голосом, от которого аж похолодело внутри… Но одна из бабушкиных подружек не расстерялась — взяла камень и запустила в эту страшилищу. В глаз попала. Рванула черная и в кустах
скрылась. Только после этого услышали девчонки гул голосов родителей из деревни — те по тому же кругу ходили искали детей, понять не могли, почему круги нарезают.

А ведьмы той долго не видно было… только много позже объявилась она, хромая по улице… с глазом перевязанным…

— Зачем ты принес это страшилище в дом? — ругала я мужа, отбирая кончик пояска от модного платья у маленького пыльного комочка, вертящегося у моих ног. Дурочка — так я сразу обозвала нового жильца — и рождена была страшненькой, пятна так несуразно были насажены на ее мордочку, да еще и по подвалам
полазила, ободралась вся. Но животное стало жалко… пришлось самой же и отмывать еще. Аппетит вообще вызывал ужас… сколько же в нее влазит в такую маленькую? Я столько не съедаю…

— И тварь эту забери с собой! — кричала я вдогонку наскоро собранным и уносимым из дома чемоданам, — Это не моя кошка, она только в сапоги мои дуть может и цветки любимые объедать… Все зло от кошек… Это месть моя… мне… всю жизнь преследовать будет. Не хотела же брать эту зверю. Как чувствовала…

Вот уже и сама с собой разговариваю. У окна. Так, наверное, все одинокие женщины делают. Теперь и я одинокая. Буду …

И ведь все же хорошо было, пока кошка не появилась….Вся жизнь наперекосяк. Кто мог знать, что все разом случится: ограбленная квартира, увольнение, ссора эта… Да уйди же ты от меня, уйди… кормила я тебя. Голодная что ли? Иди за своим… «папочкой» — пусть он кормит… Из-за тебя все… ведьма…

Или не из-за нее? — думала я намного позже, забирая свою несчастную Дурочку из ветеринарной клиники после полета с шестого этажа. Взбрело же ей в голову по карнизу бегать! Весны захотелось дуре. Или птичка какая-нибудь мимо пролетала?
Впрочем, не важно, главное — жива осталась. Хоть и потрепанная: лапа перебинтована, мордочка покареженна слегка… сидит в сумке, притихшая такая, глазками на меня посверкивает, смотрит тоскливо.

Мне тоже тоскливо… Я же знаю, что виновата не ты, Дурочка, во всем… а сказки, в которые до сих пор верить хочется и в них ответы все искать. Что же так хорошо и гладко щели в несовершенстве нашем замажет, как не волшебство.

Знала об этом и бабушка. Но что-то другое ее байки мне должны были поведать.

Что? Что бы сейчас сказала мне она: «не унывай, голубушка, прощай, умей прощать, умей жить дальше… и дорогу искать, даже если темно…и дико, как в том лесу…»
Кошка высунула нос из сумки и принюхалась к сирени, около которой я остановилась, чтобы сорвать ветку.

— Дурочка, — щелкнула я ее по носу цветами, — сиди смирно, хватит уже, налеталась. Теперь я твоя «мама» — слушаться надо.

— У меня фетыле! — хвастался Коська. показывая отросшие маленькие башенки у себя во рту. Еще бы ему не опережать нас — живет же у самого болота. С тех пор как на наш город легла лепешка огромной железной коровы, превратив почти все в болото, с близлежащими селами стало твориться что-то неладное. У нас постоянно что-то отваливалось или росло как-то не так…
Кожа постепенно из естественной зеленой перекрашивалась в какой-то непонятный оттенок — между желтым и светло-бежевым. У кого-то она даже становилась прозрачной — так, что видно было, как на руках множество ручейков сливаются в маленькие речушки, а те соединяются в большие реки.
Первыми отпадать стали шипы и колючки. С большим разочарованием я расстался со своей главной гордостью — перепончатым шипом на затылке. Он был очень полезен в драке, а теперь я даже спиной к сопернику повернуться не могу — нечем «прикрыться». Небо послало нам столько уродств, причем, оно странным образом делает нас удивительно похожими друг на друга: верхние бралы, отпадая или наоборот — отрастая до двух, становятся исключительно пятикрючковыми. Сами крючи уже без длинных царапал — тоже не удобно в драках. Ходил тоже стало у всех по две. Немного непривычно, но приходится как-то адаптироваться.

Вчера на смотрилках у сестры начали расти маленькие черные усики, вот кто теперь эту, страшилищу, замуж возьмет?
А недавно еще и во рту что-то появляться стало — в виде снежных камешков. У меня вырос один. Я попробовал его сначала вытащить, но он крепко уцепился и не дал себя выдернуть. Пока решил его не трогать, вдруг пригодится. Хвостов тоже уже нет. Внутри еще что-то очень сильно начинает биться: прикладываю руку — оно как камешек о дерево так тихо… то-то, то-то… Спрашивал — у других так же. Что с нами происходит?

Еще как-то тревожно очень стало. Раньше у каждого была своя тропка в лесу. Она зависела от наших особенностей и от способа перемещения. Вот у Боблы, например, было три прыгала и четыре брал, поэтому большую часть пути он преодолевал по ветвям. Его тропки были в виде отдельных островков вытоптанной травы и обязательно проходили между большими серьезными деревьями. Теперь грустный Бобла даже на игольчатую вербу прыгнуть не может.
Мне тоже пришлось отказаться от моей ручейковой тропки. Я ее долго вытаптывал своими тогда еще коротенькими рыхлятками. Мне было очень удобно переваливаться по ней из стороны в сторону и отдыхать иногда у того старого пня, где моя тропка пересекается с дорожкой Рыжеухой Ригли.

Тоненькой полоской ее путь почти незаметно уходил вглубь смолистой чащи. Ригли часто встречалась мне здесь. На своей однопрыгалке она очень грациозно преодолевала все препятствия, легко перескакивая через поваленные деревья, тушу медведя и колючие ежовые кустики. Увы, сейчас Ригли уже не рыжеухая… Красивый нежный пушок слез с нее уже на второй месяц после лепешки, да и ушей значительно поубавилось. А мне так нравилось щекотать ее за пятым справа. Ригли щурилась и смеялась от удовольствия. Я бы даже женился на ней, а теперь вот не знаю…

Вчера случилось неслыханное. Впервые старейшина повелел собраться всем поселениям для общей беседы. Чем-то дурным попахивает… Мы никогда еще не собирались в толпы больше пяти-шести целютоков. И вообще это считалось даже дурным знаком. А тут целыми поселеньями… Страшное что-то происходит с нашим миром, как бы не Великая Ночь…

— Зачем он тебе? — спросила Евгения, почти заинтересованно зевая.
Я пожала плечами и, не думая, ответила:
— Пригодится.

По банке ходил Иван, изображая полное равнодушие и ничем не выказывая свое недовольство, обиду или гнев. Казалось. он вообще не замечал, что происходит, и вел себя совершенно обычно, как будто сидение в банке для него самое обычное дело. Пленник почти все время стоял, изредка скучающе курил, смотрел вдаль, естественно — мимо меня, совершенно не обращая внимания на глазеющих любопытных по ту сторону стекла. Мелочь какая-то… мы вовсе не стоим его внимания. Евгения злорадно улыбалась. Я отодвинула от нее банку, одним взглядом дав понять, что на сей раз «это моя добыча» — в ответ получила высунутый язык и спешное отворачивание.
— Влад, я вам хвост отстригу, если ножницы не найдете! — пригрозила я белому смотрителю.
— Во-первых… — деловито и с удовольствием включаясь в беседу, произнес он — и все замерли: перед ушами слушателей тут же пролетели предстоящие длинные разъяснения моей неправоты в построении фразы с путаницей причинно-следственной связи, отвлеченные исторические сводки о том, что такое вообще ножницы, какие они были раньше, и как люди до сих пор не могут понять всей сути этих замечательных штук, и даже не представляют, что у ножниц тоже могут быть какие-то предпочтения — иначе почему они в некоторых руках совсем не режут? — затем цепочкой неслось контробвинение на выдвинутое обвинение в воровстве, жалобы на администрацию, просьба снять с себя полномочия смотрителя, оставление пророгативы хлопать дверью каждый раз во время ухода из Маскарада и блуждания по другим сообществам с целью покарать меня хотя бы словом…
Словом, все это мы непременно собирались тут же услышать, даже уселись поудобнее, Иван тоже присел, снова закурил и даже удостоил Влада своим драгоценным взглядом.
Но смотритель нервно дернул хвостом и продолжил свое «во-первых» после многозначительной паузы еще одной паузой, еще более мнозозначительной, и закончил:
— Вы и сами все знаете, а во-вторых… а во-вторых — и в-первых сойдет! — гордо поднял хвост и удалился.
— Зачем тебе ножницы? — вывела меня из ступора Евгения.
— Дырки сделать, а то задохнется. — Иван опять ни на что не реагировал, даже когда я, самостоятельно найдя ножницы в своем кармане, делала ему вентилляцию.
— Что он там бубнит? — спросила я Женю, искоса наблюдая за пушистым хвостом, торчащим из-под дивана.
— Тебе лучше не знать…
— Ножницы ищет? — радостно предположила я.
— Ага, как же, — Евгения хитро глянула на меня, почесала за ухом и, прищурившись, съехидничала:
— Восхищен твоим искусством собирать что ни попадя и уменьшать до нужных размеров…
— Не хитри! — перебила я подругу, не расскажу, как я его уменьшила, секрет.
— Ой, да больно надо, — обиделась Женя и скучающе полезла обратно на люстру.
Иван сидел все в той же позе, согнув колени, сложив на них локти и периодически закуривая новую сигарету. «Интересно, а чем он займется, когда они закончатся?» — подумала я и поставила банку на окно.
— Посиди пока здесь, — ласково сказала я ему на прощанье и издевательски добавила: не уходи никуда.

Стемнело. Влад сидел у камина, изредка перекладывая то лапу, то хвост поближе к огню, на вид был жутко собой доволен, уже это меня и насторожило.
— О, Натали!
Милое кружево прошелестело ко мне с обалденным ароматом чего-то наивкуснейшего!
— Приветик, а ты тут что-то готовишь, я смотрю? Наверное что-то вкусное? — с надеждой в голосе спросила я. Натали загадочно улыбалась. А на столе… на столе…
На столе стояла банка с солеными огурцами. Вернее мне так думалось — что с солеными. Влад поймал мою мысль и развил ее в
концепцию о том, что привычное видение развивает в нас способность к иллюзии как к возмещению недостающих звеньев в моменты исключения, другими словами — любую банку с огурцами мы воспринимаем как банку именно с селеными огурцами. Впрочем, сейчас не об этом.
Я метнулась к банке. Огурцы действительно пахли как соленые. Натали неправильно поняла меня и попросила подождать до ужина. Но я уже переворачивала банку. разглядывая ее со всех сторон и даже тряся ее в надежде увидеть, вернее не увидеть…
Натали отобрала у меня огурцы, терпеливо уговаривая все-таки подождать.
— Вот не думала, что ты их так любишь…
— Эээ… — не зная как начать, я кое-как нашла слова, — а ты где этту ббанку нашла?
— Да здесь стояла, — беспечно ответила Натали, легким кивком головы указывая на подоконник. У меня округлились глаза. Сначала я посмотрела на нее с ужасом. Но постепенно в мозг пробралось одно пакостное подозрение. Я сощурила глаза и зловеще предположила:
— Аааа… Вот оно что… А ну признавайся: куда его дела?! — Натали испуганно отшатнулась и попросила меня убрать вилку. Но вилка мне была еще нужна — ею же я и загнала ее на шкаф, пока Влад, вдоволь налюбовавшись этой сценой, не вмешался и не сказал:
— Нашли что делить… Давайте лучше огурцы есть. Нет там Ивана.
— А где он?
— Откуда я знаю? — недоуменно ответил он, — может, как и ножницы, у вас в кармане?
На всякий случай я проверила. Но тут со шкафа слезла Натали с кучей вопросов и все-еще-настороженностью, обошла меня за метр и села к столу. По одному ее виду я поняла, что огурчиков мне теперь не достанется… Но подозрение еще не полностью отпустило мою неусыпную бдительность, и я продолжала дуться.
Влад смачно жевал огурец и как-бы мимолетом бросал одну за другой фразы:
— Он сам вылез… мням, мням… через вентилляцию… которую вы украденными собою же ножницами сделали… ммм…
— Как это он вылез? Там высоко было.
— Банку, наверное кто-то уронил, пожав плечами, предположил смотритель.
— Кто уронил? — почти уже кричала я. Натали, поймав мой взгляд, затрясла головой, Влад оставался спокоен, только кончик хвоста едва-едва нервно подергивался.
— Откудава я знаю? И не надо на меня так смотреть! Кто уронил… — ворчал он, — кто-то же и уронил… У нас много чего тут загадочного происходит… вот и ножницы сами собой находятся.
— Вот, злопамятное существо!
— А зачем ты его вообще в банку посадила? И как? — вдруг подала голос засольщица.
— Не помню… скучно было… на спор…
Вдруг качнулась люстра. Мы все подняли глаза вверх. В люстре, почему-то, торчал, как-будто застрявший, сачок, в котором, как в паутине, что-то болталось. Оказалось, что вовсе даже не болталось, а вполне мирно лежало (как в гамаке) и похрапывало, уменьшенное до размеров сачка, безмятежное тело Ивана.
Минутную паузу прервал монотонный голос белого смотрителя:
— А сачки, между прочим, изобрели не для бабочек, как вы все думаете, а для ловли рыбы, а в одна тысяча…………….

Он попытался сначала мирным путем, но я перегородила дорогу — не люблю в своем доме неприятных незнакомцев. Ну и в самом-то деле — почему я должна пускать это крысоподобное существо в дом?

Мужчина и впрямь выглядел крысой: острый длинный нос (нет, не буратино), но, знаете, есть у некоторых такие носы, всюду вот лезут с ними. Я подставила подножку, он понял это, обиженно посмотрел в глаза и не стал проходить, понял — лучше не связываться. Маленькие крысиные глазки, бледный вид, черная шляпа и старое пальто — он мне сразу не понравился. Краны пришел проверять. Убедила его, что у меня нет никаких кранов. Сначала удивился, сделав из своих пуговок большие глаза, потом его подбородок задрожал, а нос задергался. Но, в общем, так он не прошел.
Но на следующий день я нашла его на кухне, эта крыса лазила по моим шкафчикам, нервно выискивая одной ей известное сокровище. Но что можно найти у меня на кухне? Тут бы даже моль сдохла от голода. Так и этот бездарь только чертыхался, открывая один за другим отделения шкафа, не видя меня и даже не оглядываясь чтобы увидеть. Я конечно возмутилась, не побоясь испугать бедного воришку, высказала все, что о нем думаю и вышвырнула за шкирку вон. Как он влез кстати? Я всерьез с тех пор задумалась о своих форточках, раньше никогда не обращала внимания на них. А теперь они для меня существуют. И, видимо, влияют на мою жизнь. Теперь буду закрывать наглухо этих предателей.
Приключения на этом не закончились. Наутро соседская девчонка подошла ко мне с серьезным видом и предупредила о странном типе в сером пальто, шныряющем у нас по подъезду. Шепотом до меня старались донести, что это неспроста… Настюшка, конечно, забавная девчушка, но мне пришлось ее пожурить за чрезмерную бдительность и успокоить — мол, мы, взрослые, сами разберемся.
— Не разберетесь вы! — с досадой в голосе заявила Настя, — вы же ни во что не верите!
— Я верю! — попыталась убедительно соврать я и присела на корточки.
— Тогда слушай, — сказала девочка и рассказала мне свою страшную историю. Она чем-то напоминала давно мне известную сказку, но была приправлена еще и детскими страшилками, что обычно рассказываются в летних лагерях вечером у костра.
И Щелкунчик — это такое жуткое существо, что по ночам ходит по чужим домам и откусывает пальцы с легкостью крокодила, «щелкает как орешки» — говорила Настя, зловеще при этом посверкивая глазками. И эти странные люди в сером и со шляпами — это не просто люди, это другая злодейская группировка. По словам рассказчицы Щелкунчик и Мышиный король — два непримиримых врага, причем для нас, людей, и тот и другой настоящие монстры. Только Щелкунчик всегда один, а у Мышиного есть еще сподручные. Занимаются они большей частью тем, что выискивают своего врага и уничтожают. Каждый год одно и то же.
Ага, но почему же они выбрали мою квартиру? Блин, неужели я поверила? Мотнув хорошенько головой, я все-таки вернула ее на место и спросила у соседки:
— Причем же тут я?
У девочки не было сомнений в голосе и она четка сразу же ответила:
— Ну как же! Это ведь ты, наверное, и есть Его Мари!
— Мари, это та девочка, что спасла Щелкунчика, бросив туфельку в Мышиного короля?
— Да нет же, ты совсем другая Мари! Каждый год она разная. Как и история, которую они разыгрывают. От тебя зависит многое.
Ну во-первых, я только делала вид, что верю семилетней девчонке, не хотелось же ее обижать, а во-вторых, почему бы ей не подыграть. В конце концов это было весело. В чем же состоит миссия нынешней Мари? Мне должны подарить Щелкунчика, этого злобного кусачего деревянного монстра?
— Кто же мне его подарит, звездочка моя? — спросила я Настюшку, — такие игрушки давно не делают у нас.
— Делают-делают! — громко крикнула она, притопнув ножкой, — Васька с первого «бэ» видел его в магазине сувениров.
Поговорив еще немного с Настей, я рассталась с ней, пообещав обязательно быть начеку. И, дождавшись Щелкунчика в подарок, обязательно ей об этом сообщить. Предполагалось перевоспитать вредное создание до того, как его отыщут мышиные.
Никто мне, конечно же, такую игрушку не подарил. Да и вообще мне давно уже никто ничего не дарит. И общаются-то со мною, пожалуй, только дети, да собаки. Потому как одиночество слишком прочным кольцом оцепило мне все выходы к людям, и те уже и сами ко мне не тянутся, разве что всякие крысы…
И я бы забыла про эту историю, если бы не не тот самый магазин сувениров. Игрушка стояла прямо в витрине, я не могла пройти мимо. Как вкопанная, остановилась и долго глядела на его зубы, они мне показались огромными. Глаза тоже не понравились, как будто вся печаль мира слила в них свои остатки. Неужели эта тварь еще и кусается? — подумала я и звякнула входной дверью. Предновогодняя шелуха проехалась по моему носу, я не люблю всю эту елочную мишуру, да и саму елку никогда не наряжаю, поэтому жутко раздражают магазинные украшательства, натыканные на все имеющиеся выступы и гвозди.
Зачем мне этот монстр? — да, я задавала себе этот вопрос, неся домой завернутого в целлофан Щелкунчика, именно такого, каким он мне и представлялся по сказке — деревянного, окрашенного прямо по дереву, с искусственными локонами и огромной пастью для грецких орехов. Я оправдывалась: меня распалила история Насти; можно бросить Щелкунчика в того серого, что шарился у меня на кухне; поставить в угол как пережиток прошлого, почти как я; зажечь свечи и встретить Новый год вместе с ним; ну или… просто напросто подарить его Насте, она, кажется, знает, как его перевоспитать и защитить от Мышиного короля. А я? Какая из меня Мари… одинокое чванливое создание…
Дома я его, конечно же, распаковала, попробовала расколоть орешек, но то ли механизм был неудачным, то ли Щелкунчик и правда оказался вредным. Была еще версия моей несостоятельности, но под Новый год не хотелось портить себе еще больше настроения, и поэтому мысль эту отогнали первые две, и правильно, я думаю…
Но вот стоило мне только отвернуться, как… храмс — что-то щелкнуло. И следом еще раз: хрек…
Я обернулась — за столом сидел блондин с хитрым прищуром и… грыз мои орехи, с успехом кстати грыз, ни одного зуба не сломал. В шоке я села на табуретку и уставилась на него. Грызун не смутился. Везет вообще моей кухне: все так неожиданно в ней появляются, даже разрешения не спрашивают. И этот, видимо, решил, что все так и надо: дом, кухня, орехи, я напротив…
Ну конечно же я возмутилась. Откуда? Зачем? Каким образом? Ему, правда, вопросы мои не понравились, сказал, что это он вообще-то хотел их задать мне. Видите ли, это я его купила и принесла в дом. Щелкунчик? — радостно догадалась я, и полезла в аптечку за валерьянкой.
— Ой, — театрально выдало существо, — опять одно и то же… когда наконец… да и орехи эти ваши… ну надоело все, в самом деле сколько можно?!
В дверь вовремя постучали. Машинально сняв с ноги тапок, я открыла дверь и влепила им прямо по морде Мышиному королю. Попала. Тот не понял порыва и, почему-то, упал. За спиной кто-то смеялся, но мне его, похоже, еще только предстояло перевоспитывать….

Сначала его швырнули в чулан — за какую-то провинность на кухне. Но в чулане висел окорок, прямо у лестницы на чердак, поэтому, когда открылась дверь — пришлось изображать, что капитан лезет на чердак… по своим делам конечно же…
Оттуда по водосточной трубе котслеем капитан Влад съехал прямо в (сами вы «канаву») — в русло реки Смывка. Важно нырнув в стоящий с только что постиранным бельем (от слова белое) тазик — отважный моряк рванул прямо к морю, пересекая визжащие улицы, не ожидавшие корабельного нашествия в руслах своих стоков.
В настоящей реке было еще интереснее. И не какой это не канал — настоящая — Мяусипи! Легкое вибрирование аллюминиевого судна, хорошо пружинистое бельевое дно, легко впитывающее когти бесстрашного рулевого радостно ложилось на душу и вторило победному мяуканию!
Потом была Коломбелла (эта история не интересная — соплятина — не для настоящих котомужиков! — опустим))
Хотя она очень хорошо смотрелась в своем белом платье на берегу ручья с шваброй в руке и злыми глазами… Подумаешь белье… Жалко что ли?
И ее имя на тазике — это все не для романтики, как вы все подумали — а от привычки все подписывать — бюрократка!!!
Еще много было приключений: вливание в команду рыбаков в лодке, первый занюх бутылочной пробки, первая рыбка, первый шлепок в воду — за рыбку, первая встреча с бобром, совместное строительство плота, по привычке опять назвали Коломбеллой!
И торжественное возвращение домой верхом на ослике Иа.
Но это уже другая история.

Я касаюсь пальцами пены, застывшей давно-давно у берега, не принёсшего счастья. Я слышу давно угасшие всхлипы омертвевшего моря, как-будто оно еще шумит в моем сердце. Я помню… Я все, конечно же, помню…Как маленькой девочкой, жаждущей жить и открывать для себя этот загадочный мир, я была приведена сюда для иного… Судьба повелевала исполнять ее волю, слышать ее ушами, видеть ее глазами и говорить от ее имени. Отныне я должна была готовиться стать жрицей Богини Зари.

Легко ли усмирить рвущийся на волю поток? Когда хочется вырваться из цепких объятий чьих-то наставлений и с разбегу нырнуть в бушующее сознание волн. «Я — это тоже море, только мое еще маленькое» — думала я, окунаясь в холодную воду и заплывая все дальше и дальше.

Жрица Мари-О стояла на берегу и терпеливо ждала, чтобы меня отчитать. Она не жалела, что ей досталась такая нерадивая ученица, только с грустью какой-то смотрела на меня иногда, как-будто и мою судьбу видела. «И ты научишься, — говорила она, — видеть жизни и возможности их исправить. Это как узор, сплетаемый из разных растений: пересадишь одно из них — сплетется другой узор.»
«И как их пересаживать?» спрашивала я.
«Научись видеть людей и говорить не с ними, а им»

Первое, что увидела я в чаше созвездий, когда научилась смотреть — разрушенный храм. Белые, шершавые обломки, раскинутые будто руками великана, разбитые колонны и затопленные капители… Мари-О прикрыла руками мои глаза. «Так будет, учись понимать». «Я видела еще одну статую, — сказала я ей, — очень похожую на тебя…» Жрица молчала. Я чувствовала, что во мне рождается сила, но она не спешила наделять меня необходимым спокойствием и безмятежностью.

Предчувствие не обмануло, на долину надвигались не просто тяжелые тучи, это был настоящий ураган жесточайшей звериной мощи. Люди, объявившие себя богами, но уподобляющие животным, кровавой пастью своих полчищ прокладывали путь к великой горе. Вольфьерки стремились свергнуть давнего врага своего Ночного Бога — нашу Клерри — Богиню Зари.
Но жрицы богини были неуязвимы с момента посвящения, их не брала никакая сила. Король знал об этом. Но, стремясь отомстить хоть как-то богине в лице ее жрицы, он уничтожал ее народ с отчаянной жестокостью, не жалея никого.

Мари-О ничем не могла помочь своим людям, от жалости к ним и безысходности, она взмолилась своей богине. И в то утро, лишь только первый луч вынырнул из глубин морского царства, на город опустился странный туман. Он окутал собою каждую частичку больного мира, и как только рассеялся — в небо взлетело множество белых птиц, а на земле осталось еще большее количество черных камней. Все замерло, боль растворилась, искалеченные души, те, что могли — вернулись на землю, остальные выбрали ветер и волны.

Я пожелала вернуться, мне нужно было увидеть жрицу. Но у разрушенного храма я не нашла никого, только застывшую пену у самых его ступенек. Море будто замерло в вечном своем мгновении. Но на вершине холма стояла какая-то белая статуя. Я поднялась туда. Это была она — моя Мари-О, ставшая белым камнем, застывшая над осиротевшим, но спасенным городом. На щеке ее была слеза — последнее, что успела дать людям их покровительница.

Со злости я бросила этот мир. Мне не хотелось повторять судьбу погибшей наставницы и быть причиной гибели людей. Я не хотела больше служить ни своей богине, ни каким-либо другим богам. Мой путь отныне лежал не к тому, чего от меня ждали, а, наоборот — от судьбы. Я убегала от нее. Мне не нужно было знать больше того, что видели глаза и слышали уши, порой вообще ничего не хотелось воспринимать, просто жить и радоваться тому, что свободна от всего и всех.

Но, странное дело, встречая на своем пути разных людей, я не видела их судеб (этот дар меня покинул с уходом из святилища), но я видела их глубину. Каждый из них казался глубоким колодцем, на первый взгляд даже бездонным. Но и дно удавалось разглядеть — достаточно было быть внимательным к каждому и стараться понять даже то, что противоречит моим принципам. Каждый из нас словно дерево: кто-то шумит заплетающимися, как косы, ветвями и листьями, кто-то тянется к высокому небу, цепляясь корнями за скользкий рассыпающийся утес… Все было сложено в узор. И судьбы каждого и все вместе.

Так однажды я и поняла, что не живу для себя, как мне казалось по-началу. Мою жизнь заполняют другие, такие же витиеватые, переплетенные между собою узоры всевозможных растений, оплетающих и меня своими сетями. Невозможно жить с людьми только ради себя самой.

Жизнь из скитаний превратилась в нечто похожее в большое путешествие лианы, скользящей меж зарослей дивного леса. Я училась лечить души не только светлые и болезненные, но и черные, или… по крайней мере я к этому стремилась. Отдавать себя людям каждой частичкой — вот что стало моим предназначением.

Так и получилось, что убегая от судьбы, я к ней же и возвращалась. Но для этого, все же, нужен был уход, разочарование и возможность осознания, что возвращение необходимо. А судьбы, судьбы я так и не стала угадывать, но зато научилась их изменять усилием воли самих людей.

И вот я снова стаю у разрушенного храма, около белой статуи со слезой и вечно бурлящим в моем сознании морем… Я вернулась, вернулась, чтобы понять, что я не просто исполнитель божественной воли, я сама воля, ее живительная энергия и исцеляющая сила.