Крым, солнечный, теплый и ласковый — таким он мне запомнился по тому первому моему осмысленному периоду.  Мы жили тогда в селе Заводском. Оно находится на берегу Азовского моря на мысе Красный кут. Тогда это село и правда было заводское: на берегу стоял добротный рыбный завод. Была и небольшая бухточка с деревянным причалом. Благодаря рыбзаводу в селе почти все были заняты работой.  Построили даже свой детский сад, почтамп, клуб внушительных для деревни размеров и аккуратненький медпункт — ФАП. На ФАПе-то как раз и работала моя мама — фельдшером.  Я очень ею гордилась, так как она считалась  уважаемым человеком в селе.

Сама я еще ходила в садик, брат — уже в школу. Он обычно и возился со мной, пока мама бегала по вызовам. Папа все время был в разъездах, а на ФАП мама меня не пускала, — слишком острый интерес я проявляла ко всякого рода инструментам и медпрепаратам.

Максим вставал поперек тротуара и, растопырив руки и ноги,  и кричал:  «Но-пас-са-ран!» Я плохо понимала, что это значит, и поэтому воспринимала как клич к началу боевых действий. Атака следовала незамедлительно: я разбегалась и, как бык на корриде, со всей дури  врезалась в Максима. Предполагалось проскользнуть мимо, но… Брат  был ловчее и сильнее меня. Максиму было строго настрого велено не пускать меня на ФАП.

Я не просто гордилась ею… Она была для меня тогда кем-то вроде Бога. Я никак не могла поверить в то, что существуют другие «мамы». Само это слово — «МАМА» я воспринимала как нечто единственное, неприменимое ни к какому другому человеку.  Есть только одна «мама», и это ОНА!  Других просто быть не может!

Я ее очень сильно ревновала. Мама часто приходила в детский сад ставить прививки или проводить медосмотр.  А ее многие очень любили, особенно дети. Мне, естественно, завидовали. в связи с чем, меня просто распирало от гордости. Но меня жутко бесило, когда всякая мелкота называла ее «мамой». Этого я снести просто не могла. Никто не имел на это право, кроме меня и брата.

Как-то я не выдержала и пустила в ход всю накопившуюся ярость. Я схватила за грудки одного из обидчиков, посягающих на священное имя «мама» и прижала его к стене своими кулачками. И сквозь зубы очень злобно несколько раз процедила: «Э-то МО-Я ма-ма!» Больше меня никто не злил…

Я любила море. Часами могла купаться в нем. Если бы мама не вытаскивала меня из воды, я купалась бы постоянно… Ракушки, нежный песочек, мелкие крабики и прибрежные мальки — это были самые любимые игрушки моего детства.

Мама, море и Максим — это те самые большие привязанности, что связывают меня с детством.

Максим обожал меня воспитывать. Он родился на четыре с половиной года раньше меня и, по сравнению со мной, считал себя взрослым. Он заставлял меня учить стихи, научил считать, показывал, как нужно рисовать. В девять лет он уже обыгрывал в шахматы деда и отца.  Те не любили с ним играть, поэтому, когда им надоедали его приставания, они его отсылали заняться чем-нибудь другим.  Кто-то как-то в шутку предложил ему: «Вон, Сашку научи!» Максим не понял шутки и взялся за это дело всерьез.  А мне тогда было пять лет…

Трудно ему со мной пришлось… Но постепенно он не просто научил меня играть, но привил даже сильную любовь к этой игре.

Эта пора относительной беззаботности кончилась, как водится, внезапно. Для меня тревожно и непонятно. Вдруг начали собирать все наши вещи и  загружать в огромную машину.  Потом все в нее же и уселись. Все, кроме папы. Я все ждала, когда он подъедет, но он не подъезжал… От моих вопросов все отмахивались и говорили, что приедет потом. Но я не верила… Я чувствовала, что мы расстаемся.

В машине  я куксилась и хныкала всю дорогу. Когда приехали в город и поселились на квартире — папы там не было. Я все еще ждала, хотя надежда и слабела с каждым днем. Наконец, он приехал! Привез дорогие, по тем меркам, подарки. Аккуратно собрал и поставил на пол деревянную кукольную кроватку и достал трех кукол-близняшек, одетых по светофору: в красное, желтое и зеленое платьица. Меня редко баловали такими подарками, потому и запомнилось все до мельчайших подробностей.

Папа смутился воцарившейся тишине и осторожно спросил: «Тебе не нравятся?» — я уже плакала, теперь я точно знала, что это расставание.