Оглушительный визг железных ног-колес врезался в сознание всенарастающей тревогой. Скрежет этот, как взмахи крыльев механического демона, долбил виски болью неопределенности. Конца этому не было.

Так и бывает: ты прорываешь пространство, чтобы остановить время, а оно вырывается в открытую бездну и продолжает ускользать, но уже без тебя, отторгнутой бытием за право на иллюзию. И остается только брести дальше и надеяться на потерю слуха, чтобы не слышать звука разрушающейся вселенной, быть параллельным тому, что происходит. Но это невозможно. Слух есть. Сознание живо. Боль оправдана.
Ева перебралась с одной кучи мусора на другую — такой же обломок прошлого. Горбатый запоржец — надо же! Не во всякой куче такое найдешь. Даже погнут не сильно, только крыша слегка. Интересно, если бы достать где бензина, завелся бы этот динозавр? Ева прыгнула, чуть прогнув ржаво-красную крышу своими тяжелыми, не совсем женскими ботинками. Внизу послышался жалобный металлический стон. Постояв еще немного, спрыгнула дальше, оставив материю умирать без нее. Впереди, позади, вокруг — все было тоже самое. Когда-то жизнь, когда-то движение, когда-то это должно было закончиться…
БОСХ-14 продолжал свое разрушительное действие, пожирая остатки кровавого пиршества. Машина скорее походила на огромного жука-паука метров 20 в высоту, с бесконечно проворными конечностями, огнями-глазками, понапиханными по всему телу и жуткой вонью, оставляемой за собой, как шлейф черной вдовы. Это был собственно не сам монстр, а уборщик за ним. Кому-то нужно разгребать за другими оставленное дерьмо. Наводить порядок.
А кто же сам монстр? Ева часто задавала себе вопрос: Кто начал эту войну: люди, создавшие аналог своего мозга, выпустив его на свободу? или случайность, взорвавшая работу одного из этих искусственных интеллектов? Сходят же с ума люди? Почему такое же не может произойти с нейронным созданием? Может это даже закономерность? Апокалипсис, которого ждал мир. И дождался… «бойтесь своих желаний»…
Это дорога в ад. Ева знала. Но ей еще хотелось кого-нибудь увидеть, хоть кого-то живого. Пусть даже это будет последний враг на твоей земле. Заглянуть в его глаза перед смертью. Перед его смертью. А о своей она уже не пеклась. Этапы все пройдены, можно было тоже уходить. Но — доиграть игру до конца!
Резкий выхлоп огня. Ева спрыгнула, сжалась в комок, мягко приземлилась около заросшей трассы, оглянулась. Горячий поток удалялся дымовым шлейфом в сторону уснувшего города. Отметила ослабевающую реакцию. Пульс учащается, а движения теряют скорость. Плохо. Дойти бы до вышки. А там, впереди, в обломках еще кто-то возится. Ева достала пушку и медленно, прислушиваясь, осторожно пошла дальше.

У развилки двое полубиокозлов искали батареечную падаль. Им пришлось снести радиолакационные рога, но одно из копыт отлетело ей в лоб. Ева потерла лицо. К крови не привыкать. Но их нужно добить. Иначе эти козлы сдадут ее местоположение. Центр только того и ждет. Дальше было то же самое. Двое падальщиков, словно патрули, нарезали пограничные круги. Потом геликоптер-стрекоза. У нее настройка именно на Еву. Лучи расходились в разные стороны, как у солнца на детской картинке, но плоско, поэтому Еве легко было найти нужную высоту, чтобы забаррикадироваться черепашьим полем, затаиться и переждать. Как назло, она опять почувствовала слабость. Датчик на запястье показывал снижение активности защиты. Времени было впритык, но стрекоза уже проскользнула назад, и можно было продолжать движение.
Когда добралась до вышки, уже наступал вечер. Дорога, по мере приближения к цели, все усложнялась. Ева чувствовала себя уставшей. Куртка порвалась, окончательно обнажая правое плечо, со лба на щеку медленно стекала багровая струйка, лицо было местами в саже, короткие волосы торчали в разные стороны, спадая на лоб непослушной спутанной челкой. Глаза уже не выражали ничего. Цель была близка, и оставалось только закончить начатое.
Быстро поднимаясь по лестнице, Ева думала только об одном — успеть. Голова кружилась, силы были на исходе, датчик состояния мигал предупредительно красным, руки стирались в кровь от острых железных прутьев, за которые приходилось хвататься. Но впереди еще 60 пролетов.

— Да, детка, я ждал тебя!
— Сволочь!
Адам стоял спиной, глядя на остатки апокалиптического пиршества. Куртка — вся из сплошных заклепок смотрела на нее рисунком ухмыляющегося дьявола. Самодоволен, как всегда. Ева, прислонившись к парапету, пыталась отдышаться и сконцентрироваться на приведении себя в норму. Но система восстанавливалась медленно. А так хотелось еще побороться, хоть напоследок.
— А чего, собственно, ты хотела? — спросил он, оборачиваясь, — думала: дадим позвоночным новую игрушку — они ею правильно воспользуются?
— Сними очки, ты не терминатор.
Он не снял, только ближе подошел, вслушиваясь в ее тяжелое дыхание.
— Центр дает все, что возможно. Он дал человеку — возможность развиваться, не ограничивая пределом. И что понадобилось человеку? Предел! Ты понимаешь, какой глупостью нужно обладать, чтобы отдать эту возможность своему врагу?
— Кто это враг? Искусственный разум?
— Ну а кто же? Все искусственное — враг естественному.
— Люди тоже не созданы сами.
— Именно поэтому они и думали всегда, что могут заниматься самовоссозданием новых систем. Каких только андроидных псевдорас они не произвели — целые деревни механического шлака. Чего они ждали? Рабов себе захотели?
— Всем нравится экспериментировать. Центр в этом не одинок.
— Черта с два, «экспериментировать»… Все рано или поздно выходит из-под контроля.
— Не ты ли им в этом помог?
Ева прерывисто дышала, ее время было на исходе. Адам смотрел сквозь очки. Он прекрасно видел каждую ее черточку, рука медленно потянулась к лицу стереть серое пятно с щеки.
— Ну… может, немножко и помог…
Он самодовольно улыбнулся.
— А я помогу все это закончить, ты слишком много о себе возомнил, — Ева потянулась к кобуре, но он успел перехватить ее руку.
— Не сейчас, малышка, надо сначала добить этот мир. В двух городах еще остались повстанцы. Немного — человек десять. Давай вместе?
— Иди в жопу!
— Не клацай так зубами, дьяволица. У меня есть для тебя задание.
Ева попыталась вывернуться, заехать ему в пах и… задача была — перевернуть и отбросить к лазерной пушке. Но он был сильнее. Прижав ее к перилам, Адам запустил руки в ее шортики и схватил зубами за ухо. Горячие дыхание обожгло тело — все разом, одной волной.
— Ева, нам пора зарождать новый мир, забудь про этот, он слишком болен… Иди ко мне, не дуйся.
— Я лучше погибну вместе с этим… — прошипела она злобно, но, не в силах сопротивляться, уже была далеко отсюда…

— На этой планете все были роботами.
— Да ну… — не поверил Джек, — так уж и все? А кто же их создал?
Павел задумался, с минуту помолчал, будто что-то припоминая, потом изрек тоном древнего аэда:
— Ходила легенда…

— Стоп, — не утерпел опять Джек, — как ты сказал? — Ле-ген-да?
Он постучал указательным по виску и откинулся обратно на спинку кресла. Пиво кончалось, а дружка уже явно развезло — подумал Джек и достал еще пару банок.
— Ну да, легенда, — продолжил Павел, не обращая внимания на скептицизм слушателя.

У них там все было построено на легендах, притчах и устной истории, напоминающей Земной эпос. Например, космогония. Однажды Великий Разум создал металлическую коробочку, и чтобы коробочка была интересной, он снабдил ее хитрым механизмом и наделил искусственным разумом и душой. Так появился первый компьютер. Искусственный Разум. Чтобы первому ИРу было не скучно, он разрешил ему продолжать его дело и творить свои коробочки, наделяя их разумом. Так появилась цивилизация Первых железных коробочек.
Затем Эра Железа сменилась Эрой Пластика, а она — Эрой Биомассы.
К моменту прибытия нашей экспедиции на Планету все население было уже не отличить от живых организмов. Если бы не способ размножения.

— Ну и какой у них способ размножения? — уже засыпая, спросил неуемный Джек.
Павел улыбнулся.
— Да никакой. Размножались они до определенного предела, пока хватало места на планете. А потом просто стали модернизировать то, что уже было. Ну да, что-то типа вечной жизни. А что… им, роботам, можно.
Они, кстати, не понимали, почему мы их роботами называли.
Вот ты спросишь, дружище…

Дружище уже крепко спал.

— Вот ты спросишь, а что им там делать? Роботам…
А у них такая же жизнь, как у нас. Любовь, политика, смена власти, войны, секс, наркотики, искусство, телевидение и даже парк развлечений.
Зачем ты спросишь?
Мы им тоже задавали такой вопрос. Ну типа вот так: «А зачем вам это все?»
Знаешь, что они отвечали? — Ни за что не поверишь, Джек…

Павел засмеялся, искренне и негромко.

— Они отвечали: мы же люди.

— Мы вскрыли одного такого. Воришка. Нет, это не было убийство. Он просто влез в ракету в поисках халявного. Нашел чей-то джинн и… в общем закоротило. Не готовы они еще стать людьми.
Ну а нам интересно ж было, что там у них внутри. Так вот, Джек, ты не поверишь — там пусто. Коробочка в черепном отделе — пустая. Там даже воздуха нет — сплошной вакуум.
Мы так и не поняли, как они работают. Во всем остальном теле — только биомасса, наподобие живого организма, очень похожего на человеческий.

Вот.. а ты говоришь — Роботы.
Ну, кончай спать, заводи свой «НьюУралец», нам еще сто гектаров пахать.

(Рассказ с конкурса Страшилок)

Пятница. Ты выходишь из офиса на пятнадцать минут раньше. В голове вертится: еще успею к Степану… надо забрать удочки… спорт-бар… во сколько?… восемь… да, кажется восемь… кто еще придет?… Алёна… Зачем Алёна… Алёна потом, а лучше в воскресенье… да, точно – в воскресенье.
Да где же этот лифт? И здесь пятничные пробки? Ведро. Что за ведро? Какого чёрта здесь делает ведро?

*

— 17.45 – время смерти. Пострадавший – Олег Коркин, менеджер отдела продаж ООО «Альянс», 37 лет, паспортные данные…
— Это потом. Ближе к делу. Что он здесь делал? – следователь выглядел абсолютно спокойным. Достав портсигар и закуривая первую, он отрешенно смотрел в окровавленный лифт и, казалось, думал о чем-то своем, не относящимся к делу. Его молодой помощник, весь белый и слегка, как казалось, заторможенный, старался не смотреть на место преступления. В руках у него был длинный список того, что нужно было срочно сообщить Пал Палычу, и он его усиленно мял. Услышав сбивающий его вопрос, Коля, опустил листок, с ужасом посмотрел в лифт, полностью залитый кровью и неясными очертаниями бывшей фигуры потерпевшего и, сглотнув, ответил:
— Ну… как? – Ехал… наверное.
— Ехал? – весело переспросил следователь.
— Ну да… — неуверенно промямлил Коля, — лифт же.
— Лифт. – подтвердил Пал Палыч. – А почему 17.45? Это же на 15 минут раньше, чем здесь заканчивают работу.
Пал Палыч выжидательно смотрел на молодого коллегу. Коля почувствовал себя виноватым, хотя до конца не понимал, причем тут он, тем более, что линял с работы раньше времени не он, а Олег Коркин. И… стоп! А причем здесь вообще побег? – в глазах у парня появился проблеск какого-то озарения, но начальник уже почти беззвучно смеялся, озаряя свое наглое лицо белоснежной обворожительной улыбкой. Он, все-таки, был чертовски хорош! И если бы Любочка из отдела по делам несовершеннолетних сейчас его видела, то вряд ли бы так долго артачилась по одной ей известной причине. Морозов отогнал от себя эту мысль, еще раз взглянул на кровавое пятничное месиво, вздохнул о любочкиной груди и скомандовал Коле – проверить шахту лифта и вообще все здание. Из дела его больше ничего не интересовало, разве только тупое выражение лица бедного помощника, пытающегося понять, причем здесь 15 минут побега.

*

В здании была паника. Особенно на 7 этаже, где остановился этот злополучный лифт. Женщины вообще не умеют сдерживать своих чувств по отношению к подобным зрелищам, поэтому крики и всхлипы в этом месте не прекращались. Мужчины держались спокойнее. Были и те, что начали собирать вещи или бежать к лестничным выходам, как при пожаре. В воздухе царил хаос и недоумение. Что случилось? Как! Кто это или что это такое сотворило с одним из них?
Одна только Марья Степановна стояла возле открытой двери лифта и, внимательно прищурившись, смотрела в глубину. Что там делало ее ведро? Ее бережно пытались отодвинуть.
— Вам здесь не место. Уйдите, пожалуйста, отсюда.
— Покиньте немедленно здание, убийца может быть еще поблизости.
Марь Степановна вздрогнула от слова «Убийца», но быстро взяла себя в руки, вспомнив про ведро.
— Я ж его потеряла недавно! А оно тут.
Уборщицу почти волокли от места преступления.
— Мне все равно потом все это мыть, — кричала она, — отдайте ведро, черти!

Рассказ, написанный совместно с Юрием Груздевым.

Покрытая запачканным кровью одеялом, иссохшая грудь судорожно выдохнула последний раз. Глаза умирающей женщины встретились с глазами 14-тилетнего мальчика, сидящего рядом с лежанкой, на грубо сколоченном подобии табуретки.
— Уходи..отсюда..здесь..нет..жизни..Сэм. Господь..проклял..эту..землю..но где-то..есть другая.
Её слова, прерываемые попытками сделать вдох через забитое слизью горло, звенели у него в ушах, и вцепившись одной рукой в ещё тёплую, но уже безжизненную руку матери, другой рукой он размазывал по грязному лицу слёзы утраты и одиночества.

Летом года 999 от Рождества Христова чума выкашивала деревни и поселения десятками. Ещё до того, как крысы и больные бродяги занесли её в эту деревеньку на берегу неширокой реки Фос, ходили жуткие слухи об ужасах эпидемий в Йорке, Ноттингеме и Лондоне. Монахи и полубезумные проповедники шли от селения к селению, нередко сами неся в себе чумную заразу, и возвещая о скором Конце Времён. Умирая в муках в какой-нибудь лачуге для обречённых на “чёрную смерть” или просто в грязи улиц, эти слуги Господа подтверждали эти пророчества своей страшной кончиной.
Сэмюэл остался один. Последний человек в большой семье, в процветающей некогда деревне, в этих, поражённых Гневом Божьим, местах. Не зная этого, выйдя из жилища, где осталась лежать его холодеющая мать, сёстры, и старший брат, под ярким солнцем и безоблачным небом Последних дней Мира, он отправился искать людей. Хоть кого-нибудь, с кем можно разделить своё горе, и засыпать это горе в жернова мельницы общих людских страданий.

Обойдя одну за другой полукаменные хижины, крытые сосновыми брёвнами и слоями соломы, он не нашёл ничего, кроме разлагающихся тел и полчищ мух, по своему отмечающих этот долгожданный для многих праведников День. С тяжким грузом душевной боли в сердце, и с головой, такой же тяжёлой от смрада гниющей плоти он подошёл к последнему месту, где надеялся найти человека. Этим человеком был пастор деревенской церквушки, отец Мэтью. На протяжении тех дней, пока один за другим уходили в мир иной члены семьи Сэма, отец несколько раз навещал сначала старшую из двух его сестёр, Эллен, заходящуюся в приступах горячечного бреда, а потом и маленькую Доли, буквально за несколько суток превратившуюся из белокурого дара Божьего в обезображенный чумными бубонами комочек кожи и костей. Используя опыт работы капеллана и фельдшера в одном лице, полученный им в армии барона и его постоянных попытках расширить свои владения на севере Англии, он помогал матери Сэма ухаживать за девочками. Он старался быть во всех домах сразу, везде, где была нужна его помощь и утешающее слово Библии. Менял осклизшие от выделений повязки, подносил глоток воды к растрескавшимся от жара губам, читал ободряющие дух псалмы и отрывки из Писания. Но домов, где нужна была его помощь становилось всё меньше, а от заражённой воды люди сгорали ещё быстрее.

Отец Мэтью не заходил к ним уже несколько дней, но Сэм рассудил что не только его матери необходимо присутствие Божьего человека, и когда в очередное утро мама не смогла вставать с тощего соломенного тюфяка, служившем ей матрасом, он начал заботится о ней сам.
Но теперь ему не о ком заботится, и некому позаботится о нём. Поэтому он поднялся по ступеням деревянного крыльца, и шагнул в сумрак храма. Идти пришлось почти на ощупь, не горела ни одна свеча, а дневной свет едва пробивался сквозь ставни двух боковых окон, сейчас наглухо закрытых.

Сэм осторожно пробирался сквозь хаос разбросанной мебели и церковной утвари, половицы зловеще скрипели под ногами, казалось, нечто темное проникло в священные стены и навело здесь свой хаос. На полу у восточной стены съежившись лежал отец Мэтью. Священник был почти мертв. Сэм приподнял его голову. На умирающем не было и следов болезни. Что-то другое убило его. Раздутые окровавленные губы еще едва заметно шевелились, священник хотел что-то сказать. Мальчик наклонился к его уху.

— Я поймал её.. я… я поймал…. её…
— Кого? — в нетерпении спросил Сэм. Отцу Мэтью с трудом удалось выговорить последнее свое слово, прежде чем он обмяк на руках у мальчика:
— Смерть.
Сэм долго не мог прийти в себя. Что имел ввиду этот святой человек? С кем он боролся, и что здесь произошло? Он обошел всю целлу, галерею, поднялся на хоры, заглянул даже в священные тайники для реликвий — никого и ничего странного не встретил. Вдруг в исповедальной кабине послышался шум. Кто-то хотел выбраться наружу. Дверь была заперта снаружи тяжелым столиком. Сэм осторожно подошел к решетке.
— Кто ты?
— Глори.
Больше всего его удивил сам голос — детский, тоненький и нежный, как у девочки. Ему удалось разглядеть узника — это, действительно, была девочка. Сэм увидел ее светлую головку. Луч света скользнул по ее беленькому личику и высветил чистые голубые глаза. Первым порывом его было выпустить малышку. Но последние слова отца Мэтью вдруг остановили его руку. Он задумался и спросил:
— Как ты сюда попала, Глори?
— Меня заперли, — обиженно сопя носом, ответила девочка.
— За что? — не унимался Сэм.
— Я слишком долго играла.

Сэм колебался. Девочка начала жалобно просить, чтобы ее выпустили, но ему этого делать, почему-то, не хотелось, он решил подождать.
Сэм думал о смерти. Он потерял все, что так дорого ему, из-за нее — беспощадной, бессмысленной черной заразы, уничтожающей все на своем пути. На миг он решил себе представить, что сделал бы он, окажись это зло в его власти? Как бы он поступил? Девочка прильнула носом к решетке, глядя на Сэма. Это был просто ребенок — ей не место в этой клетке. Осознав это, Сэм потянулся к столу, отодвинул его и открыл ей дверь. Перед ним стояла маленькая тощенькая девчонка. На лице ее мгновенно проявилась улыбка пакостницы, глазки сверкнули, а в голосе прозвенели разбивающиеся стекла:

— Молодец, Сэм! А не хочешь поиграть вместе со мною?
По его позвонкам пробежал холодок, парализовав его на несколько мгновений, но Сэм вовремя опомнился и быстро захлопнул дверцу кабинки. Девочка долбилась с чудовищной силой, кое-как снова удалось ее запереть. Сэм выскочил на улицу, ему не хватало воздуха. Добежав до первого дома, он налетел на выходивших из него хозяев. Он бы рассказал им о странной узнице отца Мэтью, но его опередили радостными возгласами об исцелении матушки Рози. Из соседнего дома выбежал мальчишка Берт, известив всех, что его сестренка поправляется. Улица оживала, оставшиеся выползали из своих угрюмых жилищ, и каждый нес какую-то радостную весть. Болезнь отступала. Вдоволь наигравшись, чума сдавала свои позиции, сюда возвращалась жизнь, неся на своих почти истлевших крыльях радость надежды.

Сэм задумался… Медленными шагами молча он вернулся в храм. В молельной было тихо. Он долго стоял у решетки, не решаясь произвести и звука. Наконец, будто прочтя его мысли, Глори спросила:
— Ты вернулся? — это звучало так просто, как-будто по-настоящему. Сэму было жалко ее как девочку, но Глори не была ею, с каждой минутой все отчетливее он это понимал.
— Ты… — Сэм колебался, его голос дрожал — ты… смерть?
Какое-то время в кабинке молчали. Затем тот же детский голос нежно и одновременно вкрадчиво зазвенел в его ухе:
— Можно и так.
Сэму стало совсем холодно, но отступать было некуда.
— Зачем ты играешь?
В ответ послышалось веселое хихиканье, совсем как у девчонок.
— Разве у игр может быть смысл?
— Но я не понимаю… — ломал голову Сэм, — почему бы тебе не повзрослеть?
— Я взрослею вместе с вами. Но человечество еще слишком мало, чтобы смотреть на меня взрослыми глазами.
— Но остановить-то тебя можно? — с надеждой спросил он, вспоминая счастливые лица на улице и внимательно осматривая темницу пленницы, расчитывая: достаточно ли она прочна?

— Можно, — подумав сказала девочка, — проведи меня по улицам сел и городов, пусть люди видят меня и знают. На каждом перекрестке пусть ставят мне памятную статую, в каждом городе — воздвигают храм, пишут обо мне, слагают песни, имя мое пусть не слетает с их уст… «Светлой» пусть зовут меня и служат мне…
Сэм стоял, прислонившись лбом к решетке. В нем зрело решение. Глори продолжала:
— И еще! Взрослеть вам придется еще долго, а я так и не наигралась. Так что — устраивайте мне игры сами, дарите игрушки, забавляйте меня. Я буду послушной, но только при таких условиях.
Медленно, откуда-то глубоко изнутри из него уже начал прорываться смех, горький и безнадежный, как зола после пепелища. Глухим голосом осипшим он проговорил:
— Представляю… каких игрушек попросит себе Смерть… Но, что ты, если не искушение прозреть в полной темноте?

Родрик сидел на троне, сгорбившись и закрыв глаза, вцепившись руками в перила — чтобы не упасть, изредка посапывая, будто во сне. В полудрёме сквозило беспокойство, король то и дело вздрагивал и приоткрывал глаза. Тесным кругом вокруг проходили враги, сжимая пространство вокруг него и причиняя удушье. Сожженные на костре, утопленные в Лестре, замученные в подземельях — все они жаждали дотянуться до его шеи.
— Уйдите, черти! Всех вас сгноил, и дальше буду гноить, — говорил он, не выходя из забытья. — А вот вам! Проваливайте! Стража! СТРАЖА! — кричал Родрик все громче, уже совсем просыпаясь от собственного крика.

Вокруг никого не было. Никто не тянул к нему своих костлявых рук, не улыбался мертвыми злыми улыбками. В дальнем конце коридора едва скрипнула дверь. В короле проснулась надежда, он зашевелился, пытаясь найти корону. За спиной ее не оказалось — кто-то опять скинул.
— Провалиться бы всем, — в сердцах проворчал он, узрев ее на полу в двух метрах от себя. Встать сам он уже был не в состоянии, кричать же было бесполезно…
Часы на стене отстукивали минуты так громко, что они наполняли весь зал своей равномерное музыкой. Но время никуда не спешило, оно продолжало свой медленный обход по периметру циферблата, равнодушное ко всему, что его не касалось. Так тянулись часы. В молчании и одиночестве. Королю захотелось по нужде, он позвал своего слугу. Митеб не шел. Родрик начинал злиться, кричать еще громче. Старческий голос подводил уже и срывался на хрип. Король закашлялся, замолчал и снова склонился в полудреме.
— Обедать! — произнес кто-то резко, схватив короля за плечо. Разбуженный, он не сразу понял, что происходит. На всякий случай сжался и отстранился от руки. Глаза его сверкнули, узнав Митеба, король было уже открыл рот для гневной брани, но вовремя передумал и застонал, будто нищий, прося отнести его в уборную. Слуга равнодушно накрывал на стол, будто не слышал мольбы своего господина. В голосе короля послышались искорки гнева, периодически срывающиеся на скулеж побитой собаки.
— Где уж вам, ВАШЕ величество, казнить… — передразнил слуга, подходя к королю. Митеб подхватил его за ноги, перекинул старика через плечо и понес за ширму…

— Старый пень еще не собирается откинуть копыта? — спросил богато одетый вельможа, отщипывая кусочки мяса от жареной дичи и кидая их Альдрубесеку. Дракончик с жадностью подхватывал их прямо на лету, терпеливо дожидаясь следующей порции. Его молодой собеседник, подошел ближе, бесстрастно разглядывая зверя, спросил, но будто сам себя:
— Поразительно! Скоро эти животные превратятся в подобие собак. Начнут лаять и приносить в зубах кость. К цепи они уже привыкли. Что удивляться — воспитание из всех делает послушных марионеток.
Вельможа молчал и ждал другого ответа. Вильх повернулся и посмотрел на него в упор. Взгляд его был холоден и спокоен. Тон речи зловеще предупредителен:
— Успокойтесь, господин Риигль, нам некуда спешить — род темных эльфов угаснет с кончиной нашего короля, а старый маразматик давно уже никому не опасен.
— Ну, мало ли что взбредет в голову этому идиоту, — дернул плечами Риигль, отойдя в сторону и на минуту задумавшись.
— Вы уверены, что у него точно нет соратников?
— Какие могут быть соратники у последнего из племени?…
— И все-таки, — Риигль нервничал, беспечность Вильха раздражала, ожидание уже достигло предела возможного, в тайном совете шли беспокойные разговоры и, возможно, уже формировались новые интриги. Надо было что-то решать и уже сейчас. Сколько еще протянет этот долгожитель? Вильх, любимый советчик короля, уже завоевал себе влияние во всем королевстве. Ни для кого не было секретом, кто на самом деле управляет Марродорном. Но ждать, когда стопятидесятилетний эльф покинет этот мир, было мучительным. Риигль и его тайное общество надеялись посадить на трон одного из своих магистров. Магистра нужно было еще выбрать и выбрать прилюдно, чтобы и народ участвовал в этом — так, казалось возможным, легче им управлять. Но для введения новых правил следовало избавиться от старых, а они еще прочно держались за свой трон.
Вильх будто прочел мысли заговорщика. Все с той же неизменно самодовольной улыбочкой он предложил:
— Советую вам не думать пока об этом. Старик, не смотря на свою немощь, еще довольно крепок. Он сейчас отбивается от всех, кого поубивал за свою долгую жизнь и уверен, что своим правлением принес счастье и покой всей стране. Ни внешней, ни внутренней политикой он даже не интересуется. Ему бы поесть вовремя…
Улыбка Вильха вдруг резко исчезла, взгляд окаменел, голосом, не терпящим возражений, он добавил:
— А убивать я его пока не хочу — еще не знаю, стоит ли доверять вашему совету.
«Чертов шут!» — с досадой подумал про себя Риигль и промолчал, чудом сохранив спокойствие на своем лице.

На ступеньках перед альковом сидел Красивый молодой мужчина, на коленях его покоилась голова старика, пряди которого, белые и сухие, свешивались почти на пол. Старик смотрел в потолок, губы его что-то беззвучно шептали в пространство. Вильх не видел его, его взляд был устремлен в пустоту, он напевал одну из своих песен, чуть слышно, так, будто это пела далеко-далеко какая-то лесная птица. Мысли его тоже были далеки. А здесь, этот прах… почти прах умирающего монарха, деспота, уничтожавшего во время своего правления всех, кто ему не был угоден, лежал доверчиво, как котенок у него на коленях и читал древнюю молитву.
— Вильх. Вильх! Ты помнишь?…
— Я все помню, мой господин, — отозвался он, все также глядя в пустоту.
— Я уже плох… Я много зла тебе причинил… Простишь ли старика?
— Простил. Уже.
— Да… я сделал шутом умнейшего из людей. Ты еще не потерял эту шапку?
— Нет, сир. Она всегда при мне.
— Ты должен быть мне благодарен, — король говорил с другом. Ему хотелось завысить тон, сделать свою речь более торжественной, будто в тронном зале при тысяче гостей. Он понимал, что такой возможности у него уже не будет, медленно тянущиеся минуты, как назло, оборвутся внезапно. Или придется целыми часами ждать своего обеда, или не хватит трех минут, чтобы дотянуться до любимого кубка…
— Виииильх! — снова протянул Родрик, — а славно, все же, было у нас? Помнишь, ты переодевался в короля, наклеивал бороду, как у меня, и дурачил наших заморских гостей? А брачная ночь с той молодой Карзуанской козочкой? — я ее уже тогда бы не потянул… Ты — единственный, кто меня по-настоящему знает… Вот скажи, мой верный друг, почему ты до сих пор меня не убил? Я ведь много боли тебе причинил. У тебя почти не осталось близких. И девчонка… Маргарет, кажется?
— Миргретт…
— Да… Миргарет. Она была довольно миленькой… Как ты простил мне ее? А? Вильх?
— Вы — меньшее зло из тех, что может существовать…
— Хех… я не знаю, что будет после меня. Ни одного наследника… Это бог меня покарал.
— Нет, вы сами. Вы всех уничтожили, как неподходящих.
— Да? Я уже плохо помню… Но, Вильх! Почему я не убил тебя? Ведь ты умнейший из тех, кто был когда-либо со мной. Даже странно… Помнишь, что в 13-ом году я приказал уничтожать всех мальчиков «разумных не по годам». Реки текли кровавые с тех пор каждый год. Мои чародеи проверяли всех детей четырех лет отроду. Всех умненьких тут же казнили. Почему я не убил тебя?
— Я обманул чародеев, я убедил их, что не особо умен. А когда вы увидели на площади мои фокусы и повелели взять к себе шутом, то не сразу поняли, кто я такой.
— Эта раса не должна была выжить. Дурные люди, людишки… Почему вы? Я столькие годы уничтожал в вас разум, придумывая разлагающие мозг и душу игры и развлечения. Почему вы не вымерли? Почему умнейшая раса темных эльфов, болезненных и одиноких исчезла с лица земли, а вы… вы… отродье…
Король почти шипел последние фразы. Злобе уже мало оставалось сил для своего выплеска, но огонь еще медленно тлел, осознавая все же что конец близок.
Вильх молчал, он машинально гладил волосы своего хилого короля и старался ни о чем не думать. Но как глупы, все-таки эти вельможи из тайного совета… Прими король этот закон по истреблению умных мальчиков пятью-десятью годами раньше, возможно и не появлялось бы таких обществ. По сути, никто не может быть умнее эльфа. Человек лишь жалкое подобие этой разумной расы. Они хотят решать все вместе, дать каждому свободу. Свобода — это власть над собой. Нельзя дурачью давать власти. Они как малые дети, как этот выживший из ума старик. Нельзя им быть равными друг другу. Это было бы величайшей бедой для человечества.
Его величество Родрик Семнадцатый Холодный и Всевеликодушнейший, наконец, закрыл глаза и успокоился. Не умер. Вильх это знал. Он переложил его на огромную кровать под бархатный красный полог. Поднял с полу потертую корону, примерил на себя, скорчил умильную рожу, описал ногой круг вокруг себя, присел в искаженном реверансе и вышел пританцовывающей походкой. Этот вечер еще не закончился. Нужно было доделать начатое королем Родриком. Ведь это же не плохая идея — убивать всех, кто может быть умнее тебя…

— Я, в принципе, могу и одна, — сказала Алиса, дотронувшись до шикарной гривы Льва. Нижняя челюсть его слегка дрогнула, глаза потускнели — и она поняла, что обидела его.
— Ну не обижайся, дружочек — я просто не хочу никого обременять.

— Ты для нас больше, чем просто девочка из другого мира, — сказал он.
Страшила поправил бейcболку, сковырнул ногтем гусеницу моли, больно въевшуюся в рубаху, и добавил:
— А, если честно, то мы тебя вообще хотели сделать нашим капитаном! — слова прозвучали несколько пафосно. Или это только так показалось Алисе? Но она не стала сильно об этом задумываться. Время поджимало, и надо было как-то еще обуздать этого зверского жеребца, из ноздрей которого вырывался настоящий пар, будто из дракона. Он буравил копытами грунт и в нетерпении уже был готов сорваться с поводьев.
Капитаном Алисе совсем не хотелось быть. Она привыкла справляться со всеми трудностями сама. Даже сейчас, когда из Центра пришел приказ высадиться на какую-то периферийную планетку с миссией очищения, она спокойно и с достоинством приняла эту роль, приготовившись к отправке. Друзья видели в ней хрупкую маленькую девочку, которую надо защищать и всячески поддерживать. Страшила (самый логичный из них), предложил Алисе быть ее провожатыми.
— Ну и зачем вы мне там сдались? — спросила она, теряя терпение. Страшила хитро улыбнулся и, подмигнув Дровосеку, сказал:
— Может нам тоже надо на Землю?… И у нас может быть миссия…
— Что за миссия?
— Ну… это… — Страшила замялся. Железный Дровосек пришел ему на помощь:
— Мне нужны батарейки — нынешняя робототехника деградирует, а на этой планете, говорят, изобрели замечательные батареи, подзаряжающиеся человеческо-беличьей энергией.
— Да-да, точно! — подхватил Тотошка, радостно прыгая вокруг друга, — люди бегают по кругу и вырабатывают энергию.
— А зачем они бегают? — недоверчиво спросила девочка.
— Ну как… Работают.
— Тратят энергию, для того, чтобы ее же и вырабатывать?
— Не важно, — встрял Лев, — мне нужна таблетка.
— Какая таблетка? Лев, тебе же нельзя! Помнишь, что в прошлый раз было от Озверина?
Лев задумался, загрустил и лег на коврик, поджав лапы у подбородка. Алисе стало совсем совестно, но она еще крепко держалась за свою независимость. Страшила тоже придумал себе занятие на планете:
— Мне нужны мозги! Желательно куриные. Из них варят вкусный супчик.
— Ерунда какая-то, — подумала Алиса, погладила ушко кролика Тото и закрыла книгу, на обложке которой красовалась старинная немецкая гравюра эпохи рыцарских завоеваний. На ней четыре всадника Апокалипсиса ехали по млечному пути из желтого кирпича в сторону Зеленой планеты. Страшила, Лев, Железный Дровосек и Маленькая девочка с кроликом на руках.

— Ерунда какая-то, — сказал редактор и выбросил в урну распечатки романа, — это продать можно разве что только какому-нибудь психотерапевтическому институту — как наглядное пособие по шизофрении. Да, Алиса, войди!
На пороге стояла невысокая худенькая девушка, левый глаз ее слегка косил влево. Вряд ли она о чем-то думала… Главное было — поскорее покончить с миссиией и отделаться, наконец, от этой прилипшей троицы защитников.

— Где это?
— Малькатран? — да ты не знаешь…
— Все понятно. В одном из твоих выдуманных миров.

Джек улыбнулся, это значило — я угадала. Он весело щурился
от солнца и хитро поглядывал на меня. С плечика сползала брителька — и плавно его взгляд скосился именно на нее.

— Тебе идут морщинки. И седина, — вдруг сказала я и провела рукой по непослушным прядям.
— Дурочка. Что ты вомне нашла? Почему не сбежала, когда было возможно?

Не отвечая ему, я легла рядом, положив голову на его плечо.
Мы смотрели в облака. Его сердце стучало равномерно, мне хотелось подстроитьсвое неукротимое под его спокойное, но примиряло нас только солнце и внезапно накатившая лень.

Мы лежали на капоте старого фиата. Весь изодранный,
непонятно какого цвета от постоянной перекраски и кучи всевозможных наклеек и надписей, этот старый монстр мог в любой момент сдохнуть, но в нем тоже билось сильное сердце — его мотор. Джек им очень гордился и ни за что бы не расстался со своим другом. Даже ради меня.

Что собственно я для него?
Девчонка. Послушная ленивому движению руки, без страха
разрешающая гладить свои волосы и прижимать к сердцу. Кое- как я дотянулась до кнопки магнитофона для кассетных пленок. Мы нашли парочку таких кассет в каком-то хламе: «Rainbow» и «Deep purple». Джек очень обрадовался тогда и сказал, что, наконец-то, покажет мне настоящую музыку.

Под нее мы и грабили наш первый банк. Под нее легче убегать
от погони. И заниматься друг другом в машине без крыши.
— Ты знаешь, я не смогла.
— Продолжай, — сердце его слегка сбилось, но вскоре снова наладило привычный темп.
— Я пыталась уйти. Ну, помнишь тогда… Когда мы должны были бежать в разных направлениях. И деньги были у меня.
— Я знал. Я наблюдал за тобой.

Я резко поднялась, посмотрела в его самодовольную морду.
Джек продолжал, снова привлекая меня к себе.
— Ты долго думала,стояла в нерешительности. Могла вполне еще успеть на поезд…
— Я не смогла…
— Я знаю, крошка.
— А я знаю, что тыпоступил бы иначе.

Джек молчал.
Облака проплывали над громадами полуразрушенного города.
Отражались в мутной реке, уносившей вниз обломки прежней жизни. Прямо под мостом зацепившись за арматуру, маячило что-то ярко-оранжевое, похожее на корпус перевернутой лодки. Здесь было много взрывов. Все раскурочено, плиты торосами стояли над водой, дорога моста круто обрывалась в реку. Но наша
площадка была залита солнцем, и ничего этого не хотелось видеть……

Только уснуть…
— …всегда бы лежать на твоем плече и спать….
— Да, милая, но,кажется, тебе, действительно, пора спать.
— Завтра рано на работу, пожалуй, пойду.
— Спокойной ночи, детка. Меня тут тоже уже выгоняют с компа.
— Дочка?
— Да, надула губки. Придется уступить.
— А мой… еще не пришел. Ну, ладно, я выхожу. Пока.
— Пока

Привет, Марк…

Вот уж не думала, что буду писать тебе, но… иногда накатывает, ты ж знаешь нас, женщин…
Опять скажешь: «истеричка»? Да и все равно уже, что ты скажешь. Я просто пишу тебе, потому что больше некому. К тому же, официально ты все-таки еще мой муж.
Кто бы мог подумать, что медовый месяц обернется такой засадой…
Все должно было быть красиво:
Космос. Одинокий челнок, плавно скользящий в безвременье… Мы двое… и звезды. Больше ничего. Почему все вышло не так?
А я сразу сказала, еще до взлета, что в кабине пахнет чем-то горелым, как будто гречка припеклась… а ты: «горючее, горючее»… Я уже тогда чувствовала, куда катится вся наша романтическая идея, как разваливается, рассыпается на глазах наш маленький хрупкий рай…
Мои ленточки… А мне нравились! Они красиво развевались на ветру, пока не сгорели в атмосфере. Ты злорадно хихикал, а я, между прочим, так и задумала… ну… чтоб они … того… Ай да и черт с ними!
Засранец ты конечно порядочный. Я же понимала. что врал, когда менял маршрут, и мы летели не на пляжную планету Мор-эй, а на эту дурацкую космофутбольную межпланетную станцию. Ну да, ну да… я же совсем не разбираюсь в технике и твоей «малышке», откуда мне знать, почему машина не может лететь туда, куда хочу я. «Малышка»…. Вот меня ты даже никогда не называл так ласково. А железяку свою.. ух…
Ладно, не завожусь. Я стала совсем другой. Ты не доведешь меня теперь до срыва, даже в мыслях.
А космофутбол твой всеже — г…но! В жизни ничего ужасней не видела. Это ж надо придумать: гонять по вакуумной сфере астероид с одной лишь целью — раздолбать его около самого выхода, тем самым установив ворота. Да даже ради халявного пива я больше не буду в этом никогда участвовать!
Неужели тебе это нравится?
Ты, кстати, храпишь — не успела сказать. Тогда слишком много всего хотелось донести до тебя. Так и знала, что забуду что-нибудь. Но вот теперь все в порядке!
И сморкаться научись! А это я, кажется, уже говорила. Но на всякий случай повторю, вдруг забыла. И еще: ты, дорогой —
зануда, эгоист, болван, лентяй, сволочь, негодяй, засранец, чучело на палочках, домовой в кустах, собака бешеная беззубая с хвостом привязанным на розовую ленточку, бегемот без усов, белка на попрыгушках, бочка вареная, кочерга моченая…
Полегчало как-то аж…
А, знаешь, это ведь не я сломала твой челнок — это твое обращение со мной. Да впрочем, и не я ломала… Там гайка (или — не помню, как ты ту фиговину называл) … она сама… она сразу как-то не так прикручена была… Я просто рядом стояла и трогать ничего не собиралась. А ты в этот момент меня «дурой» назвал…
Какая же я дура? Чинить-то ты остался.
А у Родди и космолет побольше кстати… И мулаты мне, оказывается, нравятся… И на Мор-эйе вход открытым оказался… И вообще!
Без тебя даже как-то все лучше пошло. Родня Родди приняла меня как родную, сделали своей принцессой, надарили кучу украшений на шею, празник в мою честь… костер…. Правда, мне очень быстро наскучило это пиршество, да и с рецептами их кухни я в корне не согласна… и специями их я до сих пор попахиваю…
Но я еще попутешествовала! На планете Свинцовых шариков познакомилась с одним Одноглазом. Он научил меня стрелять из лука. Очень увлекательное занятие, особенно если залазить в лук не наполовину а полностью — тогда сок от лука противника не так забрызгивает глаза. И как вкусно потом жарить этот лук на искусственных маленьких солнцах! Такого аппетитного лакомства я еще никогда не пробовала.
А помнишь, ты не купил мне те фиалковые блестящие туфельки? Так вот! У меня их теперь целая коллекция. Всех размеров. Иногда у них сходятся ценники, производители и названия фирм, но в целом — они все такие одинаковые! Пожалуй, пришлю тебе дюжину, дружок — порадуешься за меня.
Ну а вообще я, наверное, скоро и сама вернусь на Землю. Может быть ты уже там… Или тоже еще где-то в Космосе? В этом ужасно безлюдно-одиноком пространстве…
Возвращайся! Прочти мое письмо.
И выключи чайник. Ты всегда забываешь это сделать — я даже помню, как он свистел, когда мы взлетали.
И сейчас наверняка наш бедный чайник свистит и не ждет ни от кого помощи…
А я прилечу!
Когда-нибудь. Обязательно! Твоя Молли
http://my.mail.ru/community/ranbow./5A14161ECA2130D7.html

— Хей, Джо, глянь-ка что Рыжий притащил, — верзила двухметрового роста с русыми спутанными волосами и отъевшимися румянцами стоял возле вывернутой им же калитки, подперев бока мощными кулаками и счастливо улыбался, глядя на такого же детину, как он, только ярко-рыжего. Майки тащил за ноги (или какую-то другую конечность — из-за кустов сразу было не разглядеть) какое-то существо.

— Упырь? — деловито поинтересовался Джо, выглядывая из-за спины Френка. Черная густая челка не давала ему толком вглядеться в сюрприз, да и любил Джо заранее строить предположения. Правда, иногда сомневался:
— Или комариха? Малой, ты кого там тащишь?
Рыжий Майки выглядел запыхавшимся но удовлетворенным. Молча, едва пыхтя, он все-таки выволок тушку (по правде сказать, в три раза больше себя) чего-то зеленого и скользкого на открытую площадку. По виду бывшее животное напоминало то ли дракона, то ли гигантскую отъевшуюся ящерицу с крыльями летучей мыши — ну ладно… дракона.
Двое приятелей чесали затылки, разглядывая новоприобретенное. О! Первая идея возникла у Джо. Он прямо так и сделал это громкое «О!», подняв вверх указательный палец и весело сверкнув глазищами.
— Если эту животину привязать за хвост к тому большому дубу на скале, что проезжали вот только что… залезть на его пузо и раскачаться…
Идею охотно одобрили. Не знаю как, но им троим быстрее удалось дотащить снаряд (или так действовало воодушевление?) до скалы. В общем, нечто бывшее, но уже, как им несомненно казалось, отработавшее, без особых усилий привязали к дубу, вцепились в него и начали было уже раскачиваться с радостными воплями: «Йеееуууу….» как что-то вдруг содрогнулось, и отчетливо послышался чей-то кашель. Братья замерли. Качели остановились. Потом содрогнулись снова.
Раскрасневшийся Френк, едва держась за зеленую лапу чудища, спросил у Рыжего:
— А… эээ… а ты точно прибил эту скотину?
— Да я… это… — Майки замялся, — я вообще-то… не это… Я ее нашел такой. Думал — дохлая.
— Аааааа! — Все трое, будто по команде заорали, пытаясь выбраться обратно на скалу, но тут зеленая «твердь» встрепенулась, захлопала крыльями так, что чуть не сбила державшихся на ней любителей покачаться, и в следующее мгновение рванула вверх, сломав привязанную к себе толстенную ветку дерева. Совсем уже очухавшись в небе, существо попыталось сбросить с себя горе-шалунов и обломок дерева. Но парни крепко вцепились в лапы, не уставая при этом еще и кричать. Младший Майки держался за ветку и орал при этом целенаправленно: «Ма-аам-мма». Нет, он не был умнее — просто ему вдруг в голову пришло, что сейчас это как раз уместно.
Из фургончика выскочила заспанная хрупкая женщина с веником в руках. Внимательно вгляделась в небо. «Хмуро» — подумала она, убрала веник и почти уже собралась вернуться досыпать положенные полчаса отдыха, как вдруг призыв «Ма-аа-мма» повторился. Над долиной кружила странная птица — теперь Маргарет ее заметила. Она прищурилась…
— Ах, засранцы! Ну я вам! — метнувшись обратно в фургончик, матушка вытащила оттуда огромную, больше себя и, видимо, тяжелую штуковину в виде металлической дуги и трубки посередине. Едва подняла эту штуковину и положила трубой на капот. Прицелилась, нажала красную кнопочку и выстрелила. В небо стрелой вылетела птичка, похожая на воробья, но не воробей. Птичка пулей долетела до взбешенной гадости и метко попала ей прямо в бок. Зеленая взвыла… Сделала еще пару кругов над долиной и медленно начала оседать. Ближе к приземлению «мальчики» сами попрыгали в траву и, охая и ахая, потирая ушибленные места, встали и начали с опаской оглядываться.
В их сторону шла белая Маргарет… со старым солдатским ремнем и причитанием:
— Ну я щас вам, паразиты… Щас вы у меня…
— Мама идет! — провыл Джо и первым рванул за бугорок, Френк от страха спотнулся, а младший ловко перескочил через дракониху и рванул в ближайший лесок.
…………..
По дороге извилисто и вполне мирно жужжа ехал небольшой пикап с прицепленным к нему стареньким фургончиком. В фургончике кто-то храпел на три голоса… А за рулем сидела худенькая маленькая женщина и ворчала… а что ей еще оставалось делать?

— У меня фетыле! — хвастался Коська. показывая отросшие маленькие башенки у себя во рту. Еще бы ему не опережать нас — живет же у самого болота. С тех пор как на наш город легла лепешка огромной железной коровы, превратив почти все в болото, с близлежащими селами стало твориться что-то неладное. У нас постоянно что-то отваливалось или росло как-то не так…
Кожа постепенно из естественной зеленой перекрашивалась в какой-то непонятный оттенок — между желтым и светло-бежевым. У кого-то она даже становилась прозрачной — так, что видно было, как на руках множество ручейков сливаются в маленькие речушки, а те соединяются в большие реки.
Первыми отпадать стали шипы и колючки. С большим разочарованием я расстался со своей главной гордостью — перепончатым шипом на затылке. Он был очень полезен в драке, а теперь я даже спиной к сопернику повернуться не могу — нечем «прикрыться». Небо послало нам столько уродств, причем, оно странным образом делает нас удивительно похожими друг на друга: верхние бралы, отпадая или наоборот — отрастая до двух, становятся исключительно пятикрючковыми. Сами крючи уже без длинных царапал — тоже не удобно в драках. Ходил тоже стало у всех по две. Немного непривычно, но приходится как-то адаптироваться.

Вчера на смотрилках у сестры начали расти маленькие черные усики, вот кто теперь эту, страшилищу, замуж возьмет?
А недавно еще и во рту что-то появляться стало — в виде снежных камешков. У меня вырос один. Я попробовал его сначала вытащить, но он крепко уцепился и не дал себя выдернуть. Пока решил его не трогать, вдруг пригодится. Хвостов тоже уже нет. Внутри еще что-то очень сильно начинает биться: прикладываю руку — оно как камешек о дерево так тихо… то-то, то-то… Спрашивал — у других так же. Что с нами происходит?

Еще как-то тревожно очень стало. Раньше у каждого была своя тропка в лесу. Она зависела от наших особенностей и от способа перемещения. Вот у Боблы, например, было три прыгала и четыре брал, поэтому большую часть пути он преодолевал по ветвям. Его тропки были в виде отдельных островков вытоптанной травы и обязательно проходили между большими серьезными деревьями. Теперь грустный Бобла даже на игольчатую вербу прыгнуть не может.
Мне тоже пришлось отказаться от моей ручейковой тропки. Я ее долго вытаптывал своими тогда еще коротенькими рыхлятками. Мне было очень удобно переваливаться по ней из стороны в сторону и отдыхать иногда у того старого пня, где моя тропка пересекается с дорожкой Рыжеухой Ригли.

Тоненькой полоской ее путь почти незаметно уходил вглубь смолистой чащи. Ригли часто встречалась мне здесь. На своей однопрыгалке она очень грациозно преодолевала все препятствия, легко перескакивая через поваленные деревья, тушу медведя и колючие ежовые кустики. Увы, сейчас Ригли уже не рыжеухая… Красивый нежный пушок слез с нее уже на второй месяц после лепешки, да и ушей значительно поубавилось. А мне так нравилось щекотать ее за пятым справа. Ригли щурилась и смеялась от удовольствия. Я бы даже женился на ней, а теперь вот не знаю…

Вчера случилось неслыханное. Впервые старейшина повелел собраться всем поселениям для общей беседы. Чем-то дурным попахивает… Мы никогда еще не собирались в толпы больше пяти-шести целютоков. И вообще это считалось даже дурным знаком. А тут целыми поселеньями… Страшное что-то происходит с нашим миром, как бы не Великая Ночь…