В Таверне У Коломбины
Играют на скрепках гномы,
Ревут и прыжкуют тролли
«Змеёвые рукава».
Из бочки сочится время
В открытые пасти прямо —
О! Алчное, липкое племя,
И вам любви еще мало!
Со шпоры свисает грузом
Привязший Беллерофонт,
Бродяжьим двусмысленным лаем
Вкушаясь в пирожных фронт.

А ей, почему-то, скучно
Не хочется ничего
Запиться
Запыть
Размыться
Не слышать бы и не знать
Как ветер по стойке бредит
Паук оплетает бар
И тишина заползает
В придуманно-дивный шар,
Где нет ничего живого
Где бредни как абсорбент
Тегучего дрёмо-клея
Залипшего в сетку дней.

В Таверне У Коломбины
На скрипке играет Чушь
Пиратская шапка греет
В камине пол-царства туш.
А ей ничего не надо —
Комочек у огонька…
Приснилась бы вновь кому-то,
Но слишком ночь коротка…

Он ждал меня в кафе на углу Садовой и Земской. Названия ее я не запомнил, но крайний уличный столик в зрительную память въелся настолько, что даже, странно, почему он еще ни разу мне не снился. Вид у моего визави был и в самом деле адский. Черная косматая борода, кожаная мятая шляпа и такое же мрачное кожаное пальто, воняющее каким-то смрадом. Сначала я решил, что это какая-то шутка. Деловые встречи обычно проходят несколько по-другому. Но на другой формат рассчитывать было нечего, к тому же, предложение заманчивым показалось уже по телефону.

— Сколько вы готовы вложить в наш проект?
Я задал стандартную фразу. Черноусый внимательно меня разглядывал и молчал. Я понял это как паузу и вежливо выждал ее окончания. Не помню, откуда и как в его руках появилась дымящая трубка. Вместо ответа он приложил ее к губам и продолжал смотреть прямо в упор. Тогда я сам назвал первую цену. И тут произошло странное: я сказал не то, что хотел. С языка слетела другая цифра, совсем мне не выгодная. Испугавшись, я попытался исправиться, но было уже поздно – оппонент быстро на нее согласился.
— Договор подпишем в среду.

Я услышал это, еще не успев опомниться. Черный встал и, скоро распрощавшись, будто растворился в толпе.
Несмотря на первоначально маленькую сумму, деньги в проект вливались, как весенние потоки бесконечных ливней. Оставалось только позолотить лопату и начать грести доходы именно ею. Попутно, я перекидывал на черный день и зарывал поглубже в иностранные банки. Загадочный партнер не появлялся несколько месяцев. Это даже начало несколько успокаивать. И мысль о странной сделке постепенно переставала тревожить.

Однажды утром я столкнулся с девушкой. Она читала книгу на ходу, ничуть не заботясь о том, что может на кого-то или на что-то напороться. И ведь ее, действительно, все обходили. И даже столбы как будто уворачивались от столкновения с нею. Я это заметил еще издалека, настолько мне это показалось странным. И не то, чтобы я нарочно это сделал. Но как-то само вышло. В общем, мы столкнулись. Я извинился. Она тоже. Книгу не закрыла, но подняла глаза и долго ошеломленно смотрела в меня своими голубыми отражателями неба. На мгновение мне показалось, что в ее небе пролетел самолет, закружилась стая ворон и подрались две чайки.
Мы пошли в то же кафе на углу Земской и Садовой. И долго пили кофе, почти не разговаривая и даже не улыбаясь. Я знал, что это в первый и единственный раз. И больше уже никогда ничего не будет. А когда она исчезнет, я не найду ее в этом огромном голодном городе. Он затянет ее в свое чрево, как только я отведу взгляд от ее глаз.

По дороге домой я сорвал лилию и вколол ей в прическу. Все еще не выпуская руки этой девушки, я думал, что вектор неизменен, ориентир четок, а я всемогущ, усиленный странным соглашением с до конца не понятым желанием быть над чем-то, а не вне-чего-то.
Но что-же, но что-же в этом договоре? Его почерк коряв и нервозен, его цвет неизменен и не выцветет никогда. Он печатью ляжет на все, что я хочу и чем владею отныне.

Я пришел домой и нашел тот самый договор. Красным пятном на нем зияла странная подпись. Кровь высохла, а ужас от подписания остался. Я купил величие, потеряв душу. Но надежда…. надежда на спасение всегда есть. Может быть, она в голубых глазах Маргариты?

Естественно, меня всего трясло. После разморозки – обычная реакция. На плечи накинули теплый плед, под нос сунули рюмку с водкой. Я выпил, не задумываясь – это тоже показалось нормальным. Поначалу. Но, с возвращением привычного образа мыслей и восстановлением памяти, сознание начало приходить к серьезнейшим разногласиям с действительностью.

Ну, во-первых, объясню сразу: я только что вышел из крео-сна (условно – заморозки). Когда наша компания в 2019-ом начала продвигать крео-переходы для неизлечимо больных, чтобы, известное дело, вылечить оных уже когда изобретут лекарство от тех или иных болезней, начался настоящий бунт различных общественных организаций. Кто нас только не обвинял в мошенничестве. Главное, и мы-то никак доказать свое изобретение не могли иначе, как временем. Мыши и обезьяны это испытание частично уже прошли, и даже с успехом. Мартышка Микки четыре года пролежала в крео-капсуле и спокойно демонстрировала свою привычную жизнедеятельность всему миру, ничуть не уступая своему предзамороженному состоянию. Но нам все равно не верили. Нужен был доброволец, первая, так сказать, жертва.

Я, собственно, не вызывался. Но так совпало. Занимаемая мною должность прогнозиста событий сама обусловила несчастный жребий. На конгрессе мое выступление произвело фурор. Все производимые мною расчеты приводили к ошеломляющим результатам в медицине и технологиях. Мои коллеги даже произвели несколько роликов, показывающих будущее во всем его величии. Это был поистине шедевр всех созданных на тот момент прогнозов. Я настаивал на том, что именно через 70 лет наступит эра самоизлечения путем внутренней мозговой стимуляции организма. Человек должен был сам контролировать все процессы своей жизнедеятельности. Меня поддержали тогда и химики, и физики.

Как же так получилось, что именно я, именно на 70 лет был заморожен? Вы думаете, на меня надавила общественность, заставив самому уснуть на столько лет, чтобы проверить собственную теорию? – это наивно, господа. Или вы думаете, что я сам был настолько смел и претенциозен, что, любопытства ради, рискнул на столь опасное путешествие? Да что вы… Я вовсе не герой. Все вышло случайно и даже, можно сказать, банально.

Тетя Валя мыла полы в лаборатории, как всегда потянула за провода. Тут как раз я зашел за Толиком, позвать отметить успех хорошо прожитой пятницы. И как раз в тот момент, когда провод был уже у меня под ногами, раздался хлопок, ведро с водой опрокинулось на ноги, меня передернуло всего так, что, казалось, я взлетел под потолок и приземлился на что-то очень холодное и неудобное. Все остальное было смутно. Хотя до сознания и доходило, что суета моих коллег и крики «остановите заморозку» явно ничего хорошего не предвещали…

Это как бы начало. Вернее, предыстория. Теперь, во-вторых: как только явь вернулась, сразу захотелось прояснить ситуацию в настоящем, то бишь, после сна.
Первое что я сделал, после водки, это оглядел стены. Серые, грязные, обшарпанные, с потеками и в неприличных надписях. Отлично. Рядом сидел бомжеватого вида Коляныч, как позже он сам представился. Разбитая лампочка, мусор и грязь. Забитое досками окно. Запах тлена и закисшего мусора. К горлу подходила тошнота, и все еще трясло от холода. Но мой спаситель, как позже я сам его окрестил, смотрел с благоговейным теплом и радушием.

Я поинтересовался: в каком году оказался? Вполне могла быть ошибка. Мое красивое будущее никак не вязалось с наличной обстановкой. 2090-ый – мне ответили. Не может быть! Я подумал, что это какая-то ошибка или глупая шутка. А, когда уже был в состоянии встать, я с помощью Коляныча выполз на улицу и увидел весь этот постапокалипсис. Не то чтобы, вот как показывают: после нашествия зомбей – все в руинах. Нет, люди так же ходят, куда-то спешат, работают, машины гудят. Но все в таком виде, будто мир доживает свои последние яркие краски, выцветает прямо на глазах и теряет форму, обтачиваясь о тяжелые реалии. Мир устал, деградирует и глохнет, как фальшивый саксофон.

Я прислонился к стене и подумал с горечью: хорошо бы, чтобы никто с того конгресса, кроме меня, не дожил до этого дня… Коляныч сходил за новой бутылкой. Предложил выпить за встречу и попросил разрешения поспать хоть разок в моей «конурке». Я не знал, что ему ответить, но от водки не отказался – все-таки надо было отметить то успешное выступление, а то как же оно… сами понимаете…

Я проснулась с ощущением, что провалила задание. Какое задание, и что я должна была сделать — этого я не помнила. Сев на кровати и встряхнув головой, все-таки решила сначала выпить чего-то холодненького и в процессе, может быть, вспомнить. Ага! Похмелье — первое, что пришло в голову. Значит, напилась и провалила задание.

Что за комната? — Не моя. Но странно… Ноги, почему-то, уверенно ведут к холодильнику. Значит, я здесь уже была! Пустой, собака. Кто же здесь живет? Неужели нельзя было купить хотя бы газировочки…
Кто-то хлопнул входной дверью и закрыл ее на два оборота, неаккуратно бросил ключи на комод, чем спровоцировал падение фарфоровой статуэтки — этой дурацкой балерины. Откуда я это знаю? Меня охватил ужас: я слышу и понимаю то, чего не знаю! Плюс жажда и головокружение довершают свое дело — хочется упасть с прижаться спиной к холодной дверке холодильника.
Когда потемнело в глазах, я еще успела различить темную фигуру Кости. Откуда я знаю имя — не спрашивайте. И не удивляйтесь — я к тому моменту уже перестала удивляться, решив окончательно проспаться и уж после вернуться в реальность.
В свою реальность. Где все гораздо привычнее: погони, драки, убийства, кражи, стрельба и безудержный секс. Да вру конечно. Но. вдруг?

Так что…
Чтобы проснуться надо уснуть.
Но просыпаться пока что была не судьба. Костя отнес меня обратно на кровать и укрыл одеялом. Знобило. Видимо, точно похмелье.
С потолка свисала кривая люстра. Трехламповая в виде лепестков розы. Один из лепестков упрямо косил в сторону, нарушая круговую симметрию. Мне это давно не нравилось, я просила Костю поменять эту чертову люстру, которая скорее раздражала, чем смешила, пока я… пока мы… Таааак…. Я снова села в кровати. Подозрение подползало с навязчивым сарказмом: в этой реальности этот самый Костя еще и мой мужик??? люстра…
Мне стало смешно. А, когда мне смешно, я всегда смеюсь, конечно же. Он не понял. Уложил обратно.
— Не трогай — я тебя не помню! — а это уже рассмешило его.
От этого стало еще смешнее мне. Черт возьми, сон оказался веселым.
Но бред этого утра не спешил заканчиваться.

Под подушкой оказался пистолет.
И тогда я вспомнила задание.
Чип в виске сработал мгновенно. Но объект-443 перехватил пушку, и пришлось делать прыжок в сторону окна, в горшке лежала еще одна — я хорошо подготовилась перед слиянием. За картиной — нож. Под половицей — сабля. Но он — парень не промах, пришлось побороться. С размаху я не удержалась и разбила ту самую люстру. Саблей. Опять стало смешно. Но этот гад влупил мне вазой по башке.
А ведь я так похожа на его жену… Машу, кажется?

Черт! А это еще кто: опять дверь. Кто-то совсем не вовремя — у нас тут кровавая схватка «Маши с Костей».
В комнату вбежали дети и ошарашенно остановились. Мальчик и девочка. После вазы голова уже плохо варила, но чип выдал мне их имена. На автомате я скомандовала:
— Гриша, Надя — уроки делать! Мы с папой договорим и уберемся. У нас сегодня генеральная…
Дальше я ничего не помню. Походу, объект-443 не был озабочен моральным воспитанием детей, и долбанул меня еще какой-нибудь вазой.

Не знаю, что еще включить в свой рапорт Изложила все, как есть. А чипы ваши — фигня. Один грамм алкоголя и слияние превращается в залипание.

Аня тихонько вошла в комнату. Сложно было разглядеть в ней что-то, кроме собственной тени. Свет проникал только от открытой двери. Первым высветился стул и старый камин, обшарпанный ковер, листы пожелтевшей бумаги, разбросанные в беспорядке на полу.

— Садись, — прозвучало несколько грубо. Но Аня послушалась и села на стул. Он резко отдавал холодом и неудобно прижимался спинкой. Еще секунда, и стул стал капканом, прочно приковавшим ее к себе. Аня не могла пошевелиться, даже руки опустились без сил и застыли в обреченности.
Маэстро появился внезапно и загородил собою свет. Всклокоченные волосы и острый нос, злые тревожные глаза и порывистые движения – это все, что она могла понимать в этот момент. Он взял ее за плечо, прошептав:
— Смотри!

За дверью изливалось море космической темноты, перемигиваясь миллионами огней, переплывая в фиолетовый бред и возвращаясь в сумасшедшую темноту. Огни обжигали глаза и падали им под ноги. Плечо болело от жестких когтей, сидящего на нем ворона.
Смотри… Смотри… Это все, что ты способна видеть? Ты не видишь, не понимаешь, что я, только я настоящий? Только я живу в тебе… И, родившись однажды, не умру никогда… Ты не видишь, не знаешь…. Злая, слепая, не знающая, не желающая знать…Каждый день ты проходишь мимо. Улица Восточная, перекресток четвертый, угол дома номер шестнадцать, третья дверь слева. Я встречаю тебя каждое утро. Сигарета и запах кофе. Столики еще пустые, кот под ногами, каштаны осыпались давно и собираются цвести не по сезону раньше, или позже…
Но ты… Когда идешь – смотришь только вперед.
Не оглядываясь.
Не видя.
Как космос меняет цвета… Как север меняется с югом… Как звезды играют в блюз… Как пепел ложится на мысли… И тлеет надежда на вечность… с тобой…

Аня закрыла, открыла глаза. Никого. Комната, залитая светом. Время вышло. Аттракцион подошел к концу. Смотритель дирижирует: выходить. Словно вслепую она выскочила наружу и пошла, не оглядываясь, как привыкла.
На обороте, за ее спиной – надпись на белой афише: «Ловушка для спящих»

Не видеть границу
Не верить в реальность
Не помнить о правде
Не знать что осталось
Там где-то болтаться
Оборванным тросом
Обветренным корнем
Обглоданной костью
Не думать
Не плакать
Не брать
Не искать
И больше не спать
Никогда
Ни о чем
Не писать
Не искать
Ни больше
Ни в общем
Ты сможешь
Я знаю
Не знаю
Не сможешь
Но только
Держи мою руку
Она лишь реальна
Она между нами
Другое все — бред

 
Опять этой ночью
Над бездной падения
Швартуется прочно
Корабль заблуждения
Матросы бросают
За месяцем якорь
Но он угасает
В потоке как слякоть
Я думаю: в звездах
Осталась загадка
Медузово-разных
Мыслительных схваток
Но мой капитан до сих пор у руля
А я на корме не боюсь ни …

Это не я пошатнула стену,
Не я шевельнула гору,
Не о тебе подумала
Предрекая недопредел.
Но, называя цену,
Давая чему-то фору,
Безусловно зачем-то клюнула
На предсказуемость тел.

 
Это не ты расплещешься
На отголосках волн
Звуковыми частотами
В чьем-то больном мозгу —
А то, что еще мерещится
В промежуточной фазе слов
Вековыми пустотами.
Догадываешься почему?

Где снова не будет времени
Под мощью воды над нами
На стрелках нашего племени
Застынет спираль цунами.

Ты слышишь еще?
Ты видишь?
Ты чувствуешь отслоение,
Бездействие филосцепления,
Бесцельность соединения…
Мы над- или под-
Ответь мне,
Атлантис мой, рэ-эпиграфный,
Мираж мой.
Причал..
И омут…

— Во сколько отлет? — спросила Майя.
— Когда капитан проснется.

Тланту тоже надоело плевать в потолок, но он терпеливо ждал, периодически развлекая себя перелистыванием звездных карт. А вот Майе стало скучно, ей хотелось одуванчиков и зеленой поляны. А вокруг были только красные засушенные хватальные колючки в коричневатой жиже.
— Шо за планета-то? — небрежно спросила она у Тланта. На что тот поморщился и менторски процедил:
— Майя Гавриловна…, детка моя, перестань «шокать», ты уже две весны как оторвалась от родной Дырляндии, и пора уже очистить язык от этих этнизмов.
— Сам дурак!
Тлант закатил глаза: за что ему это? Капитан спит, на корабле — женщина, а из команды — только биоботы, да и те на подзарядке — потребляют радиокативный перегной местной флоры. Скучный вечер.
Майка выскочила наружу.
У нее были полосатые гольфы, фиолетовые волосы, собранные в два коротких хвостика и несколько веснушек на смешливой мордашке. Но капитану она чем-то нравилась, поэтому приходилось терпеть и ее. Девчонка часто нажимала на кнопки — это была ее страсть. Со словами «А что это?», не дождавшись ответа, она тут же тыкала в неизвестное. Чаще всего неизвестное тут же отзывалось опиздюливанием. Капитан называл это кармой, а Тлант молча брал ключ и шел чинить Космоблоху, отдирать от нее липучку-астероида или попросту избавляться от одного из отсеков вручную или вножную.
«Вот пусть бы она там заблудилась… навсегда» — думал Тлант, провожая глазами фиолетовые хвостики, утопающие в красной растительности. Из травы тут же донеслось:
— Шняга какая-то!
Тлант считал себя аристократом, поэтому слово «шняга» его доё… нет, не так — приводило в неистовство! Будоражило сознание, теребило вне нервные струнки на его высокоинтеллектуальном и… Додумать он не успел — Майка принесла ему шняжку и протянула на своей детской ладошке, спросив:
— Шо эта?
Тлант не был космоисториком, он всего лишь пилотировал Космоблоху и держал на своих крепких плечах весь духовный потенциал экспедиции, прокладывающей новые галактические пути. Он, конечно, знал, что на этом пути могут быть интересные архео-палеоанталогические находки, но не был готов к их расспознаванию. Но… но это, кажется…. Кажется…. Тлант вертел шняжку в руках с видом профессионала, пытающегося проверить достоверность собственных средств восприятия объектов дейтвительности.
— Это не соответствует…
— Шо?
— Надо найти идентификатор.
— Ты дебил? Я тебя спрашиваю: ШО эта?
— Дура! — Не выдержал аристократ и удивился быстроте собственного регресса, как следствия общения с подобной дурой.
Майка отобрала у него шнягу и, подняв к свету выдала:
— Петля от колчанной крышки.
— Шо?
— Дурень! Петля, говорю, от колчанной крышки.
— Петля. От колчанной. Крышки. — медленно проговорил новоиспеченный дурень.
— Да петля, что непонятного.
— От колчанной… А шо такое колчан?
Женщина посмотрела на него как на дурака:
— А ты не знаешь?
— Одежда? Типа кафтана?
Майя закатила глаза. За что ей это! Капитан спит, у штурвала какой-то придурок, а в команде куча железа, ржавеющего на глазах от того, что жрут кактусовые какашки.
А капитана придется будить. Надо рассказать ему, что на этой планете еще водятся стрелолуковые племена, а местные научились добывать металл. Может удастся найти кого-то из них и забрать в лабораторию. Майя пнула капитанскую дверь.
— Ктууууулх! Ктуууууулх, солнышко…. Вставай, родной! У меня для тебя артефак..

Рик наклонился к ее ушку и глухо, но нежно произнес:
— Только не пиши обо мне в своих книгах.
Элли улыбнулась и в ответ только мурлыкнула. Но через минуту нахмурилась – ей тут же на ум пришел сюжет для следующей повести. Ее история с Риком. Но как быть с его просьбой? Обмануть сознание. Пока уснуть, а потом – будет видно. Может быть, удастся как-то переиначить сюжет. Изменить имена. Или… Да все равно он не читает ее книжек! Какая тогда разница? – Элли уснула с этой мыслью.  В последний сознательный миг она уже знала, что не сдержит слово.

Но о чем писать, когда ты уже одна дома. Том на работе, дети в школе, мама ушла в магазин, кошка слезла с колен и забралась на подоконник. Элли тоже посмотрела в окно. И попыталась вспомнить все, что успела услышать от Рика. Эти короткие три встречи. Стоят ли они того, чтобы о них помнить и тем более писать? Но она не хотела забывать. Ей нужно было выговориться. И выговориться именно так – через бумагу. Подумав, все же, Элли встала и пошла за кофе.

Память — дискретные стеклышки, все цветные, полупрозрачные. Сквозь них что-то видно, но все окрашено в свой цвет. Оттенок. Бывают и совсем мутные. Но что-то проглядывает. Вот-вот, например, она видит двух детей, карабкающихся по крутым скалам вверх. Внизу – на много-много метров от двух пар босых ног ярится морской зверь, врезаясь своим могучим телом в черные скользкие скалы. Его рев заглушает даже оглушающий свистом ветер. Вниз смотреть страшно, но Рик тоже смотрит, а значит нельзя сдаваться и ни в чем, абсолютно ни в чем, уступать ему. Если ты родилась девчонкой, это вовсе  не значит, что ты должна в чем-то уступать таким, как Рик. И пусть он даже не догадывается, как ты завидуешь ему за то, что он родился сильным и ловким. А ты… а ты всего лишь девочка.

— Рик! Ты боишься?
— Нет.
На взгляд Элли он даже слишком быстро ответил. Она не доверчиво посмотрела на него, что Рика немного разозлило. Он дернул плечом и подошел ближе к краю. Элли заскулила:
— Рииик… ну пожалуйста, отойди от края!
Его стройная гибкая фигурка заслоняла ей солнце. Он упрямо стоял, не шевелясь  и не оборачиваясь. Чуть вьющиеся короткие волосы лохматились от ветра и просвечивали яркими лучами. Элли еще не знала, что такое любовь. Но только лет через двадцать поняла, что так любить, как могла тогда, уже не сможет.

И эта встреча была случайной. Убогое кафе на краю города, куда ее занесло по работе.  И из страха замерзнуть, ей нужно было где-то переждать время. Это он? Элли спрашивала себя минут десять, бесстыдно разглядывая в упор слегка обородаченного, но все такого же неуемно-ироничного бродягу Рика. Он заметил ее взгляд. Улыбнулся. Но улыбка показалась ей странной. Он не узнал ее?

Самое жуткое разочарование испытываешь, когда понимаешь, что пережитое тобой, по-настоящему только твоим и было. А Рик не помнил ни ее, ни их детской дружбы. Да мало ли что было в его детстве – он часто переезжал, безвозвратно утрачивая друзей и отношения. Но Элли – ему понравилась. И он долго пытался вспомнить, где мог ее видеть. Но так и не вспомнив, решил, что интрижка была мимолетной. Элли расхохоталась (хотя смех скорее был нервным и с горьким подтекстом), допила кофе и резко выпалила:
— Что между нами могло быть? В восемь-то лет!
— Аа… — Рик замялся и тоже рассмеялся, тихо, почти беззвучно, сузив до предела глаза так, как это въелось в память восьмилетней девчонке.

Но разговор не прервался. Каруселью их заносило все дальше. И она понимала очень четко, что ностальгия это только у нее. А Рик, с трудом вспоминавший-то те места, где они лазили над морем и их мрачную школу, просто увлечен был новой встречей и новой для него женщиной. Это Элли печалило больше всего.
— А знаешь, — сказала она на второй день их короткой гостиницы, мы ведь могли несколько раз встретиться по жизни. Ты говорил, что был в Ньюзленде на карнавале в 2002?
— Да.
— Так ведь и я тоже была там с родителями. Мы останавливались у маминой сестры. И видели это умопомрачительное шествие. Я помню, как случайно чуть не случился пожар.
— Я был там рядом. Мы с Чеком, моим тогдашним дружком сидели на заборе и кидали в толпу петарды. Ржали, как дураки. Чтобы не подумали на нас, при первом крике: «Пожар!»  мы рванули как угорелые через дворы, так и не досмотрев карнавал.
— И университет…
— Что университет?
— Мы ведь учились в соседних корпусах.
— Точно. Я ходил в вашу столовую снимать девчонок.
— А я в этой столовой никогда не ела – там отвратная еда. Вот видишь – мы опять разминулись.
— Может  и к лучшему? А? – я был не самым лучшим парнем. А ты… наверняка ты была отличница и умница, каких поискать.
— Не говори так… А знаешь… еще… ты ведь знаком с моим мужем.
— Как так? Элли?
— Ваши фирмы участвовали в одном проекте. Подготовка универсиады, помнишь?
— Как ты сказала, его зовут?

Элли держала в руках кружку с недопитым кофе. Он остыл. И прикасаться к нему даже просто губами было противно. Рик остался мальчиком, озорником навсегда, несмотря на бородку и небольшое расширение живота. Тот же бродяга и хулиган. Вот только чувства к нему остыли как этот кофе. Элли почувствовала, как холод проник внутрь. Безразличие – порок завершенности очередного этапа. Встреча эта ничего не дала кроме разочарования, глупой рефлексии и ощущения пустоты на месте чего-то доселе важного и лелеянного годами как ностальгия. Но, может быть, и она была нужна на этом этапе.  Как знать… 

Планета Рэ-258, почтовая станция в 78 секторе, терминал 11а.
Синяя стойка для ручной передачи физической почты. Это все просто. Синяя — для вещей, зеленая — для информации. Так примерно и пытались объяснить девушке с фиолетовыми волосами и в полосатых гольфах. Но она упорно стояла в очереди, не обращая внимания на хрипящих рэйцев, с коробками и тюками толкавшимися и воняющими отношением к новой власти 72 ближайших планет. Местные всегда выделяют зеленую жидкость через поры за ушами, когда меняется РЭ-зидент и приходят новые порядки. Обычно тогда и начинается жуткий ажиотаж. Космопочта ломится от пересылаемых с планеты на планету посылок с гуманитарной помощью друзьям, родным и знакомым. Ну как… гуманитарная помощь… Все считают, что инопланетным соседям непременно потребуется помочь разобраться в ситуации. А как это лучше сделать, как не с помощью знающих и всепонимающих братьев/сестер по несчастью. В посылках в основном комические миниатюрные голограммы в виде пантомим, отражающие отношение к власти, новому правительству и изменениям в законодательстве. Обмен происходит довольно бурно — рэйцы изощряются в передаче иронии, не забывая при этом, конечно же, подкусить и национально-планетные особенности адресатов. Как же без этого. Собака о двух хвостах, не знающая, за какой хвост вцепиться, и вращающаяся то в одну сторону, то в другую — вот примерная посылочка одного из таких гуманитарцев. На планете Рэ-259 получатель такой посылки, нахмурившись, почешет вторую антенну (бюджетную — в отличие от первой) и отправит в ответ кенгуру леопардового цвета, с жирафьей шеей и ушами аравийской зайчихи, сидящего в гнезде на пальме. Не спрашивайте — что это означает. Но, уверена, рэец с Рэ-258 обязательно поймет в чем намек. Видимо, еще что-то семейное будет задето.
Но разговор не об этом.
К синей стойке подошла девушка  с фиолетовыми волосами, в короткой юбочке, белой полупрозрачной до неприличия блузке и полосатых гольфах. Без посылки. Почторобот уже было собирался жестом направить девушку к зеленой стойке, где  с помощью звуков или беззвучной (не у всех есть горловая способность передавать информацию) вибрации фиксировать сообщение на табло для межзвездной отправки. По сути, через этот пункт тоже отправлялись мнения, сарказм и насмешки. Но не визуальным способом. Получатели слышали мнение инопланетных отправителей сразу в мозг. А вот отправлять пока можно было только через почту. Что поделать — техника в этом межзвездном секторе еще была допотопная.
Но мы опять отвлеклись.
Девушка не реагировала. Она вообще не передавала на лице никаких эмоций. Молча выслушала почторобота и протянула денежную флешку.
— Папка «Сообщение от Мии». Получатель — Гэт. Адрес: 34тррр57558@пром2.
Бот молча взял флешку, вставил себе в лоб, открыл указанную папку, скачав с нее деньги.
— Но где же посылка? — спросил он у девушки.
— Я — посылка.
Почторобот оглянулся на старшего менеджбота, оба пожали плечами и пропустили девушку в почтовый тоннель. У входа она сложилась в небольшой легкий чемоданчик, который сам заехал в грузовой отсек.

Не спрашивайте, что это за адрес, и кто такой Гэт.
Последним кадром должна быть открытая дверь залитого солнцем уютного домишки, на пороге счастливо обескураженные глаза небритого мужчины, увидевшего на пороге приведение с металлическим блеском в глазах.
— Ми?
Звонкая пощечина в ответ.

«Сообщение доставлено. Служба доставки ООО»Посылайте вместе с нами!»