Если убрать многоточия
выборочно
воочию
увидишь весь этот бардак
нагромождения смысла
из ломаных серых стен
тяжелого теплого камня
ты слышишь меня
не видишь
и совершенно не знаешь
но звуковая вибрация
надавит на диафрагму
раздавит барьер
до костей
и высыпет
в горстку ненужного хлама
то
что ты
не успеешь понять
в себе
в тебя
навсегда

От дома винного ручьями
Стекает с крова кровь богов
По нашим выжженным изъянам,
По душам наших берегов.

Лоза, хмелея, вьется в небо,
Флиртуя с гидрой облаков,
И мы под знаменем плацебо
Вдруг видим солнце без очков.

Оно ж язвит на ущемленье 
Неприкасаемой стены,
По камню рушит все строенья
Недоиспытанной цены.

Смотри: 
Теперь сюда за тирсом
Несут кресты,
И льется вин 
Поток уверенно-игристый.
А ты опять,
Опять один…

Во тьме среди дорог созвездий
Как миллионы мириад
Все твои мысли — точки бездны,
А то, что ты — тот самый ад. 

Но, чтобы чувствовать и слышать
И жить хоть капельку, хоть миг —
Еще есть шанс забраться выше
И ослабевший вырвать крик!

Тёмыч шел по улице, как это обычно делают бродячие псы — с видом, что у него на том конце квартала есть важное дело, но при этом на ходу можно обнюхать пару киосков с пивом — не противоречит общей идее.

Обвисшие штаны, грязная майка с облезлой кожанкой поверх, недельная небритость и руки в карманах. Тёмыч знал себе цену. Он вышел без денег, едва вспомнив — не забыть ключи. И шел по обочине будучи полностью уверенным, что деньги найдутся сами. На этом участке пути монеты не редкие находки. Надо только глядеть в оба.
О! А вот и она — первая блестяшка. Три копейки.
Бродяга протер ее рукавом и приподнял к солнцу, позволяя лучам играть на рельефном профиле давно ушедшего вождя. Положил в карман. За поворотом — нет, не новая жизнь, за поворотом — старая дорога, новые деньги. Или старые. Но удача где-то рядом, главное в нее верить!
Строй белых многоэтажек с осыпающейся мелкой плиткой стискивал в своих объятиях, нависал над мыслями о вечном пофигизме и затягивал в узкие щели темных дверей. Но там на углу возле почты еще торчал он, старый… совсем старый телефонный аппарат. Монстр этого железного ящика всем своим видом показывал безнадежность ухода от действительности в неоновую мечту информационного пространства. Он работал. Все еще работал!
Там даже лежала монета. Всегда одна и та же — так как аппарат был дырявый. И, каждый раз, как монета попадала в это прожорливое чрево, и телефон начинал работать — она тут же, пройдя несложный лабиринт, выскакивала снизу довольная, что снова удалось преодолеть очередную передрягу. Копейка. Местные называли ее «копейка Ариадны».
Тёмыч запустил механизм, вежливо дождавшись выпадения монетки, подставив под нее ладонь — как дань уважения.
— Алло! Алло! Да! Да, это я…. Я. Ты удивлена? Нет, не бухой. Совсем. Потерявшийся… Правда! Да, правда, тебе говорю! Епытьтебе….! Ладно, ну тебя. Че с тобой разговаривать. Дура…
Положил трубку. С грохотом. В ящике что-то заскрежетало и снизу посыпались еще монетки. Три штуки. Все по 1 коп.
Бродяга решил, что это судьба. Или знак. Или… еще что-то там для себя решил. В общем — в автомат полетела снова одна из монет. И… не вышла.
«Ерунда какая-то!» — подумал Тёмыч. В трубке шли долгие гудки. Положил. Бросил еще одну монету. Длинные гудки сменились короткими. Монета не выпала. Еще раз. Сразу короткие гудки. Монета — в автомате. Тоже самое с четвертой единицей.
«Трешку просрать?» — задал он себе вопрос, в отчаянии разглядывая уличную находку. Вздохнул и тоже бросил на съедение кровожадной богине. Не подавилась. Съела.
А на той стороне ответили:
— Папа, папочка! Это ты? Ответь! Приезжай… Мама плачет. Но мы тебя ждем! Очень!

Или сука, или богиня —
Кто я в жизни твоей, поэт?
Кем ты вычеркнул мое имя,
Чем заполнил последний след?
Круг кумиров разомкнут ветром,
Безразличие — соль потерь;
Я теперь тоже где-то-где-то
Закрываю за дверью дверь..
И не помню, что было явью,
Что привиделось, как во сне —
Все стекает водою талой,
Оседая на тихом дне.

Или сука, или богиня —
Кредо Афро, клеймо Психэ…
Я давно уже не берегиня
Затерявшихся кораблей.
Где ты тот, кто назвался братом,
Что искал, но совсем не ту —
Самозванкой пришла Эрато
И сменила твою мечту.
И теперь что полыни горечь
Отголосок прожитых слов,
Что не вычитать покороче
В целом ворохе пост-стихов.

Ты отрываешься от начала,
Вылазишь из клетки пространства,
Выходишь наружу, и вот оно —
Новое жизнеанство:
Где жизнь не кончается жизнью,
Где грань это только дверь,
За дверью — еще одна,
Ближе
Еще подойди
Поверь
А там — это сверх- чего-то,
Верх прошлого, без систем,
Без слов о потере времени
И без протяженности сфер
Ты лей
Без пробелов в пламени
И речи твои — огонь
Обжигающий
Плазменный
Без тела
И бес души
Еще в одночасье скомкано
Нарезано
На рванье
И в запрокинутом омуте
Из глаз твоих
Только сон

Цифры ничего не значат

Она сжимала в руках дымящую кружку и говорила без остановки. Смотрела в пустоту, будто высматривая откуда-то невидимого слушателя.
— Этот поезд несется в никуда. И никто не знает, когда он остановится. И остановится ли…
Кто успел — запрыгнул в последний вагон. Отхватил свой «кусочек сена». Кто-то заранее взял билет СВ и вполне мягко устроился в своем недолговечном мирке.
Всех все равно по прибытию ожидает одно и то же.

Он не слушал. Просто курил. И ждал, когда она заткнется. Дышал ее остывающим кофе и едва уловимым ароматом минг-шу.
В его параллели все было гораздо проще. Он знал, какая именно деталь выйдет из строя с точностью до секунды.
Он считал: 432, 431, 430, 429, 428, 427, 426…

— А знаешь?
— 425
— Это ведь я твой главный враг на сегодня…
— 424
— Я умею поворачивать на сто восемьдесят
— 423
— А рельсы сегодня — жидкая ртуть. Хочешь? Тут немного осталось. Допьешь?
— 422, 421, 420…
— четыреста двадцать один
— 422
— 423
— 424

Я знаю, как сложно
Остановиться
Будучи колесом
В одном механизме
С теми
Кто мыслит только движение
Кто
Не привык сдаваться
Не боится поломок
И знает
Куда он едет
Или везёт

Но мне
Это вечное, вечное Но
Так хочется остановиться
И посмотреть сквозь стремление
Разрезав тело потока
На маленький коридор
К утру
Где не будет меня
Как меня
Где просто звезда
Ляжет на побережье
И просто уснет

А ты
Положишь руку на чье-то плечо
Она оглянется
Мимолетный взгляд
Обжигающий фосфор
И фраза
Куда ты бежишь
Выпавший ключ из кармана
Украденный кошелек
Неотвеченный вызов
И дождь
На щеке
Мгновение
Все

Путь дальше

«Плачет метель, как цыганская скрипка» С. Есенин.

Плачет метель, как цыганская скрипка,
В двери, зверея, стучится медведь,
Ветренно взвизгнет внезапно калитка —
Табор завалит плясать и галдеть.

Чую мне плохо, тянусь к валерьянке.
Где уж там — шустро украли что есть,
Шубу порвали, колье — на цыганке,
Пиво допили, народу не счесть.

Сон это? Явь ли? Да что там — вприпрыжку
Я уже тоже по кругу несусь,
В песне и танце, с табачной отрыжкой…
Бубном по роже! Ох, завтра проснусь…

Где ты моя, распрекрасная Роза?
В шали украденной? В брошке — алмаз.
Лирика пала, осталась лишь проза,
Да заплывающий синеньким глаз…

Никто не знает насколько
Далек от звезды мой путь,
Ты ждешь меня?
Очень скоро
Разрежет металлик синь,
И свет разбросает крохи
Разложенных по местам
Чисел, событий, формул,
Волнующих психограмм.
— Сотри все! — скажу вначале,
Смеясь добавив: Привет!
Ты в ответ улыбнешься
И спросишь, хмелея:
— Ты кто?

Краснея, упругий скафандр,
На молнии разлетясь,
Сам скажет, кто я такая,
И где мы…
И почему…

— На этой планете все были роботами.
— Да ну… — не поверил Джек, — так уж и все? А кто же их создал?
Павел задумался, с минуту помолчал, будто что-то припоминая, потом изрек тоном древнего аэда:
— Ходила легенда…
— Стоп, — не утерпел опять Джек, — как ты сказал? — Ле-ген-да?
Он постучал указательным по виску и откинулся обратно на спинку кресла. Пиво кончалось, а дружка уже явно развезло — подумал Джек и достал еще пару банок.
— Ну да, легенда, — продолжил Павел, не обращая внимания на скептицизм слушателя.

У них там все было построено на легендах, притчах и устной истории, напоминающей Земной эпос. Например, космогония. Однажды Великий Разум создал металлическую коробочку, и чтобы коробочка была интересной, он снабдил ее хитрым механизмом и наделил искусственным разумом и душой. Так появился первый компьютер. Искусственный Разум. Чтобы первому ИРу было не скучно, он разрешил ему продолжать его дело и творить свои коробочки, наделяя их разумом. Так появилась цивилизация Первых железных коробочек.
Затем Эра Железа сменилась Эрой Пластика, а она — Эрой Биомассы.
К моменту прибытия нашей экспедиции на Планету все население было уже не отличить от живых организмов. Если бы не способ размножения.

— Ну и какой у них способ размножения? — уже засыпая, спросил неуемный Джек.
Павел улыбнулся.
— Да никакой. Размножались они до определенного предела, пока хватало места на планете. А потом просто стали модернизировать то, что уже было. Ну да, что-то типа вечной жизни. А что… им, роботам, можно.
Они, кстати, не понимали, почему мы их роботами называли.
Вот ты спросишь, дружище…

Дружище уже крепко спал.

— Вот ты спросишь, а что им там делать? Роботам…
А у них такая же жизнь, как у нас. Любовь, политика, смена власти, войны, секс, наркотики, искусство, телевидение и даже парк развлечений.
Зачем ты спросишь?
Мы им тоже задавали такой вопрос. Ну типа вот так: «А зачем вам это все?»
Знаешь, что они отвечали? — Ни за что не поверишь, Джек…

Павел засмеялся, искренне и негромко.

— Они отвечали: мы же люди.

— Мы вскрыли одного такого. Воришка. Нет, это не было убийство. Он просто влез в ракету в поисках халявного. Нашел чей-то джинн и… в общем закоротило. Не готовы они еще стать людьми.
Ну а нам интересно ж было, что там у них внутри. Так вот, Джек, ты не поверишь — там пусто. Коробочка в черепном отделе — пустая. Там даже воздуха нет — сплошной вакуум.
Мы так и не поняли, как они работают. Во всем остальном теле — только биомасса, наподобие живого организма, очень похожего на человеческий.

Вот.. а ты говоришь — Роботы.
Ну, кончай спать, заводи свой «НьюУралец», нам еще сто гектаров пахать.