Наверное,
Я могла бы многое
Кому-то чего-то дать.
А что — периодически просят,
Да и просто, бывает, ждут.
Нет, что вы,
Совсем не жадная,
И, возможно, что-то имею.
Вот заберите, к примеру — совесть!
Наивность
И доброту…
Без них, наверное, сложно,
Но…
Стоически переживу.

А лукавое чувство потери —
Так привычно уже,
Как утро:
Берешь — отдаешь —
Качели…
И не хватает все время сна.
И я не певец пофигизма,
Хотя дури вполне довольно.
Вот, кстати, могу поделиться.
Бред возьмете?
Задаром!
н-да…

«Джанкой — город-герой!» — так мы с братом называли наш город в рифму или в шутку. Для меня после деревни, это был большой, нет, не так, вот так: Бооооооольшой город! Мне нравилось ходить по его улицам, разглядывать малоэтажные дома, их балкончики и окна. Для меня это были огромные дома, мне хотелось жить «на этаже», как я говорила тогда маме. Но мы не жили тогда «на этаже», наша съемная времянка стояла во дворе частного дома одной одинокой старушки.

Город был весь засажен тополями, но запомнился он мне больше кленами. Осенью их большие красивые листья заполняли парковые аллеи. Устав собирать листья в букеты, я просто влетала в их скопления на земле и разбрасывала, подкидывала веером вверх и на себя.
Максим не очень любил брать меня с собой гулять, вернее — совсем не любил. Он ведь был уже совсем большой, а тут еще эта малолетка под ногами болтается… И лезет во все дела. Но город был опасным для маленькой егозы, и одну меня не рисковали отпускать.
— Маааксим! Подожди меня, — кричала я на всю улицу, догоняя брата, — мама сказала…
— Да знаю я, что мама сказала… Сама, что ли погулять не можешь? Вон, к Наташке сходи.
— Ее нет дома, — хлюпала я носом и бежала за ним — один его быстрый шаг ровнялся моим двум вприпрыжку.
Не смотря на наши постоянные ссоры, я обожала брата. Он был для меня идеалом больших мальчишек. Когда он гладил по утрам пионерский галстук, я смотрела на него сонными глазами и думала: «мой муж будет таким же!»
— Ма-акс! А куда мы сегодня идем?
— Я иду. А ты — увязалась. Футбол у нас сегодня, матч с соседней школой. Только сиди тихо, пожалуйста, не позорь меня, а то больше вообще никогда с собой брать не буду.
— Хорошо, — обещала я очень уверенно, радуясь уже тому, что не гонят обратно домой.
На мостике через канал нас встретил Сашка Белов. Я обожала его дразнить: «Сашка-сашка-таракашка». Никогда не могла удержаться. Старший тезка злился и гонялся за мной, грозясь догнать и надрать уши. Но я была резвее и ловчее — все деревья и заборные дырки были мои. Но мне все прощалось, друзья брата особо меня не воспитывали, Максим был у них в авторитете, поэтому ко мне быстро привыкли. Только с Сашкой у нас была постоянная, но шутливая война.

На поле мальчишки долго гоняли мяч, я сидела на пригорке и оживленно болела за команду брата. Наши непременно должны были победить! Наконец, в какой-то кульминационный момент — я это чувствовала по нарастающему общему напряжению — я не выдержала, сбежала со своего пригорка и выскочила на поле… и прямо к цели!
Ох, с какой силой я долбанула по этому мячу! Как красиво он залетел в ворота!
… и как больно получила я от Максима затрещину…
— Дура что ли! Это мои ворота…
С тех пор он все равно брал меня с собой и на рыбалку, и на посиделки с мальчишками под мостом, и на пугание крапивой девчонок, и на заброшенные железнодорожные линии со старыми брошенными вагонами. Куда ему было деться — мама просила «взять Сашку», отмахнуться он не мог. Вот только на футбол уже не брал…
Так и закончилась моя спортивная карьера…

— Я, в принципе, могу и одна, — сказала Алиса, дотронувшись до шикарной гривы Льва. Нижняя челюсть его слегка дрогнула, глаза потускнели — и она поняла, что обидела его.
— Ну не обижайся, дружочек — я просто не хочу никого обременять.

— Ты для нас больше, чем просто девочка из другого мира, — сказал он.
Страшила поправил бейcболку, сковырнул ногтем гусеницу моли, больно въевшуюся в рубаху, и добавил:
— А, если честно, то мы тебя вообще хотели сделать нашим капитаном! — слова прозвучали несколько пафосно. Или это только так показалось Алисе? Но она не стала сильно об этом задумываться. Время поджимало, и надо было как-то еще обуздать этого зверского жеребца, из ноздрей которого вырывался настоящий пар, будто из дракона. Он буравил копытами грунт и в нетерпении уже был готов сорваться с поводьев.
Капитаном Алисе совсем не хотелось быть. Она привыкла справляться со всеми трудностями сама. Даже сейчас, когда из Центра пришел приказ высадиться на какую-то периферийную планетку с миссией очищения, она спокойно и с достоинством приняла эту роль, приготовившись к отправке. Друзья видели в ней хрупкую маленькую девочку, которую надо защищать и всячески поддерживать. Страшила (самый логичный из них), предложил Алисе быть ее провожатыми.
— Ну и зачем вы мне там сдались? — спросила она, теряя терпение. Страшила хитро улыбнулся и, подмигнув Дровосеку, сказал:
— Может нам тоже надо на Землю?… И у нас может быть миссия…
— Что за миссия?
— Ну… это… — Страшила замялся. Железный Дровосек пришел ему на помощь:
— Мне нужны батарейки — нынешняя робототехника деградирует, а на этой планете, говорят, изобрели замечательные батареи, подзаряжающиеся человеческо-беличьей энергией.
— Да-да, точно! — подхватил Тотошка, радостно прыгая вокруг друга, — люди бегают по кругу и вырабатывают энергию.
— А зачем они бегают? — недоверчиво спросила девочка.
— Ну как… Работают.
— Тратят энергию, для того, чтобы ее же и вырабатывать?
— Не важно, — встрял Лев, — мне нужна таблетка.
— Какая таблетка? Лев, тебе же нельзя! Помнишь, что в прошлый раз было от Озверина?
Лев задумался, загрустил и лег на коврик, поджав лапы у подбородка. Алисе стало совсем совестно, но она еще крепко держалась за свою независимость. Страшила тоже придумал себе занятие на планете:
— Мне нужны мозги! Желательно куриные. Из них варят вкусный супчик.
— Ерунда какая-то, — подумала Алиса, погладила ушко кролика Тото и закрыла книгу, на обложке которой красовалась старинная немецкая гравюра эпохи рыцарских завоеваний. На ней четыре всадника Апокалипсиса ехали по млечному пути из желтого кирпича в сторону Зеленой планеты. Страшила, Лев, Железный Дровосек и Маленькая девочка с кроликом на руках.

— Ерунда какая-то, — сказал редактор и выбросил в урну распечатки романа, — это продать можно разве что только какому-нибудь психотерапевтическому институту — как наглядное пособие по шизофрении. Да, Алиса, войди!
На пороге стояла невысокая худенькая девушка, левый глаз ее слегка косил влево. Вряд ли она о чем-то думала… Главное было — поскорее покончить с миссиией и отделаться, наконец, от этой прилипшей троицы защитников.

Мы — мыши,
Что резво играют
На пузе кошачьего идола,
Мы — выше,
Чем нас понимают
Ревнители превентивного.

Ведь это последний час,
Когда мы смеялись и пели
И не отводили глаз,
Вставая на край качели.

Мы слышим:
Нас страх ломает
И делает объективными,
Но… Тише, —
Никто не знает,
Как выравнить эти линии?

Ведь это не чья-то судьба,
Не чья-то другая дорога —
Заброшенная арба,
Вставшая у порога…

Продолжение «Ночного клуба», вернее его последствия

— Мам, Тебя опять в управление вызывают.
Татьяна Георгиевна затравленно:
— Как? Опять?!

Александра виновато пожимала плечами, но через телефонную трубку этого не было видно.
— Что ты опять натворила? Почему я за тебя вечно краснею?…
Дочь отодвинула в сторону трубку, выжидая несколько минут, подставляя снова:
— … когда ж это кончится? Алло! Саша? Ты слышишь меня?
— Да, мам, слышу.
— Когда прийти-то? И сколько с собой лучше коробок конфет брать? Сильно провинилась?
— Зачем конфеты?
— А мне стыдно к ним уже так ходить…
— Да не парься ты, там что-то другое нынче.

— Добрый день, Татьяна Георгиевна! — девушка встретила женщину очень радушно, отчего та немного даже смутилась.
— А я вам вот… к чаю принесла.
— Ой, да что вы, не надо! Мы вот вам лично решили приглашение вручить!
— Какое приглашение?
— у нас на площади перед «Домом кино» скоро состоится знаменательное мероприятие, в котором вы и ваша дочь непременно должны поучаствовать!
— Ой! Большое спасибо! — облегченно сказала она и присела на стульчик.
— А что за мероприятие?
— Как? Вы не знаете? — Это же Всемирный день стихов!

— Нет, ты, как хочешь, а я туда не полезу! — сказала Татьяна Георгиевна, снизу вверх глядя на грубо сколоченный довольно высокий помост, обильно украшенный всевозможными ленточками, бантами и шариками. Площадью это место можно было назвать с большой натяжкой. По сути это небольшой уголок в центре города, не заполненный домами и дорогой. Все, что туда удалось вместить, это: десять деревьев, несколько скамеек, фонтанчик и скульптурную группу «Пушкин и Наталья» в небольшой ротонде, где поэт очень живо и с вдохновением читал (видимо еще невесте) Наталье стихи. Теперь сюда вмяли еще и помост.
Народ уже постепенно прибывал.
Александра скептически оглядела «поэтическую площадь», несуразно красивый (как торт) помост для чтения стихов, лениво собирающуюся публику с листочками в руках… И, не подумав, быстро шепнула матери:
— Может, еще не поздно слинять?
— Нет, — нервно ответила она, — нас уже записали. Мы читаем шесть стихов, два лирических, два исторических и две оды.
— Какие еще оды?
— Ну как, какие? — посвященные городу!
— О боже!
— Да я сочинила, вот. Всю ночь не спала.
Татьяна Георгиевна достала из сумки кучу исписанных листков, начала перебирать. Александру забила нервная дрожь.
— Только я туда не полезу, — повторила бедная женщина, — сама лезь и читай за меня. Я писала — ты читай!
— Эээ… а может как-нибудь?…
— Нет! Дорогая! Хватит с меня позору. Зачем ты вообще сказала, что мы стихи пишем?
— Да я не говорила… Ну… почти никому…
— Точно?
Александра замялась, вспоминая недавний поход в ночной клуб, странного незнакомца…
— Но про тебя я же не говорила! — вдруг осенило ее.
— Ага! Все-таки был разговор… Тогда странно, причем здесь я.

Ну все. Пора на сцену. Александра сама не заметила, как ее подхватили и подняли на это вафельное чудо. Внизу ликовала разгоряченная стихами толпа. Только что отсюда сняли очень вдохновенного поэта. Да что грешить, она и сама ему аплодировала. Но вот чтобы читать, к этому она была не готова.
«Да я вообще не поэт» пыталась она оправдаться, глядя на выжидающую публику. Сбоку тыкали микрофоном и подначивали начинать. Ведущий сделал знак тишины и все внизу замолчали. Наступила гробовая тишина. Машины остановились. Прохожие застыли на месте, птицы подвисли в воздухе, городское радио замолчало. Внизу стояла мама. Она с надеждой смотрела на свою дочку. Ее нельзя было подвести. В толпе маячил огромный белый кот…
Так! А он здесь откуда?
Наташа подпрыгнула и помахала рукой.
А она здесь что делает?
Сознание потихоньку начало что-то осознавать…
Блин. а что будильник-то не звенит? Опоздаю же! На работу. Опять не завела… нуууу блиииин….
Дурацкий сон…

В зале громко играла музыка. Ее непривычная острота долбила сердце, динамики прорывались внутрь, настраивая на свой ритм. Но всем было весело, и никто не замечал, как мое маленькое Я пыталось остаться здесь, при жгучем желании во что бы то ни было сбежать. Как будто оно проверяло себя. Можно ли, есть ли смысл присутствовать на этом празднике жизни?

Бутылки ловко взлетали вверх, искрясь в бродячих световых лучах, ловко опрокидывали содержимое в бокалы и продолжали свое вращение в быстрых руках барменов. Помада, каблуки, юбка, длинные красные ногти и пары сигаретного дыма. Он приглашает ее, она внимательно смотрит, подает руку… Ничего не значащий танец. Нежная рука на талии, пружинистость танца, горячее дыхание, едва ощутимые прикосновения к шее, щекотание щек выбившимися прядками волос. Движение к нему, резко — от него, за руку и обратно, поворот — он за ее спиной, обнимает еще жарче, она делает покачивающееся движение, как в лодке — он улавливает, резко поворачивает к себе — поднятый подбородок — губы сближаются — но — в глаза не смотрят — поцелуя нет… танец продолжается…

На сцене играют мальчики, их задор передается всем танцующим, вокруг сцены нет свободного места. У многих либо какой-то праздник, либо они просто умеют веселиться. Им не скучно здесь.
Я думала так и сидела в темном уголке уютного дивана. Мне хотелось домой. Здесь все чужое, и я чужая, и танцевать я уже не умею, да и не хочу. Вон та пара красиво танцует. Я разглядывала их и думала: и ведь они чувствуют друг друга, и идут по полу так, как будто знают всю жизнь… а познакомились минуту назад… А может даже и не познакомились — вот он вернул ее на место и исчез в толпе танцующих. Через какое-то время я снова отмечала про себя, что слежу за этой парой. Они танцевали еще несколько раз, потом долго болтали у стойки, а потом мое внимание отвлек какой-то развеселый парнишка, раскрасневшийся от танцев и заметивший меня.
Я отмахнулась — я не танцую! Нет-нет-нет. Кажется, он расстроен. Но, что поделать — я просто не могу… В его компании было три девушки, они смеялись и, никого не стесняясь, очень раскованно вели себя. Он подходил еще раз. На третий принес мне кусочек льда и положил на ладонь. Я не знала, как это понимать — может какой-то местный обычай? Но решила, что лед в себе я должна растопить сама. Я долго деражала этот кусочек, причиняя боль рукам и внимательно наблюдая, как он медленно тает.

— Ты бы пошла, потанцевала, — услышала я над ухом. Никита держал в руках огромную фотокамеру.
— Мне скучно, зачем ты привел меня сюда?
— Так потанцуй. Или… хочешь коктейля? Мне еще поработать надо, посиди здесь.
Через несколько минут в руках у меня был бокал с трубочкой и кусочками льда. Его горько-сладкий вкус немного успокаивал. Музыканты заиграли приятную мелодию, голос солиста зазвучал особенно нежно — видимо это была его любимая песня, из тех, что что-то значат…

Ко мне подсел один стройный мужчина, он смотрел в зал на танцующих. И казалось, был тоже не особо увлечен всеобщим весельем.
Выступление группы прервал танцевальный женский номер. На сцене появились три девушки в зловещих плащах. Они начали круговыми движениями, упруго соизмеряя шаги по периметру круга. Затем одна из них взлетела на шест, обнажая ноги и вырываясь из плаща. Затем другая вплелась в это неудержимое вращение. И третья. Их дикий динамичный танец был похож на ведьмовские пляски, да и музыка была соответствующе пугающей и тревожной.

Плавно и незаметно для себя самой, я скосила взгляд со сцены на красивый профиль сидевшего рядом. Мужчина наблюдал за действием, но, казалось, его занимало что-то еще. Взгляд был рассеянным, мне хотелось понять — почему. Вдруг он посмотрел на меня, убедившись — действительно ли я за ним наблюдаю. Я не стала отводить глаз, мне стало смешно. Хотя, возможно, это уже сказалось действие коктейля.
Мужчина снова попытался смотреть на сцену, я — все так же на него. Тогда он не выдержал и повернувшись приблизился к моему уху, чтобы спросить:
— Я не загораживаю?
— Нет, — ответила я, покачивая головой. Тогда он приблизился еще, сел поудобнее и спросил, кивая на сцену:
— Вам нравится?
— Ну да… — ответила я рассеянно и тут же спростила у него:
— А вам?
— Не особо. Я смотрю на технику.
Я ничего не понимала в технике танца, поэтому не знала, чем продолжить разговор. Но через какой-то промежуток времени он снова повернулся ко мне. И тогда уже завязался странный разговор. Он застал меня врасплох одной фразой:
— Вы похожи на творческую натуру.
— Почему?
— Не знаю… Вы пишите картины?
— Нет… я пишу стихи, — зачем-то сказала я. Откровенничать на эту тему я даже со знакомыми не предпочитаю, но тут, вдруг, почему-то мне захотелось это сказать. Почему? Не знаю…
Мужчина оживился, совсем отвернулся от сцены и предложил:
— Почитайте!
Я испугалась и замотала головой.
— Нет!
— Почитайте! — попросил он еще раз, настойчиво и мягко.
Мне стало до жути смешно. На сцене девочки были уже почти раздеты, вокруг все танцевали и вливали в себя алкоголь. а этот незнакомец… просит меня почитать ему стихи… Странно — подумала я, глядя на него…
Но тут подошел Никита, вытянул меня из-за стола и потащил домой, его рабочий день закончился, и на улице уже ждало такси.

— Где это?
— Малькатран? — да ты не знаешь…
— Все понятно. В одном из твоих выдуманных миров.

Джек улыбнулся, это значило — я угадала. Он весело щурился
от солнца и хитро поглядывал на меня. С плечика сползала брителька — и плавно его взгляд скосился именно на нее.

— Тебе идут морщинки. И седина, — вдруг сказала я и провела рукой по непослушным прядям.
— Дурочка. Что ты вомне нашла? Почему не сбежала, когда было возможно?

Не отвечая ему, я легла рядом, положив голову на его плечо.
Мы смотрели в облака. Его сердце стучало равномерно, мне хотелось подстроитьсвое неукротимое под его спокойное, но примиряло нас только солнце и внезапно накатившая лень.

Мы лежали на капоте старого фиата. Весь изодранный,
непонятно какого цвета от постоянной перекраски и кучи всевозможных наклеек и надписей, этот старый монстр мог в любой момент сдохнуть, но в нем тоже билось сильное сердце — его мотор. Джек им очень гордился и ни за что бы не расстался со своим другом. Даже ради меня.

Что собственно я для него?
Девчонка. Послушная ленивому движению руки, без страха
разрешающая гладить свои волосы и прижимать к сердцу. Кое- как я дотянулась до кнопки магнитофона для кассетных пленок. Мы нашли парочку таких кассет в каком-то хламе: «Rainbow» и «Deep purple». Джек очень обрадовался тогда и сказал, что, наконец-то, покажет мне настоящую музыку.

Под нее мы и грабили наш первый банк. Под нее легче убегать
от погони. И заниматься друг другом в машине без крыши.
— Ты знаешь, я не смогла.
— Продолжай, — сердце его слегка сбилось, но вскоре снова наладило привычный темп.
— Я пыталась уйти. Ну, помнишь тогда… Когда мы должны были бежать в разных направлениях. И деньги были у меня.
— Я знал. Я наблюдал за тобой.

Я резко поднялась, посмотрела в его самодовольную морду.
Джек продолжал, снова привлекая меня к себе.
— Ты долго думала,стояла в нерешительности. Могла вполне еще успеть на поезд…
— Я не смогла…
— Я знаю, крошка.
— А я знаю, что тыпоступил бы иначе.

Джек молчал.
Облака проплывали над громадами полуразрушенного города.
Отражались в мутной реке, уносившей вниз обломки прежней жизни. Прямо под мостом зацепившись за арматуру, маячило что-то ярко-оранжевое, похожее на корпус перевернутой лодки. Здесь было много взрывов. Все раскурочено, плиты торосами стояли над водой, дорога моста круто обрывалась в реку. Но наша
площадка была залита солнцем, и ничего этого не хотелось видеть……

Только уснуть…
— …всегда бы лежать на твоем плече и спать….
— Да, милая, но,кажется, тебе, действительно, пора спать.
— Завтра рано на работу, пожалуй, пойду.
— Спокойной ночи, детка. Меня тут тоже уже выгоняют с компа.
— Дочка?
— Да, надула губки. Придется уступить.
— А мой… еще не пришел. Ну, ладно, я выхожу. Пока.
— Пока

В таверне на барабанах
Играет тигриный рык,
Развеяв пары дурмана
В таверне «Акулий клык».

Мне тихо нельзя, я знаю.
Ногою открою дверь
И дерзко окину залу,
Мне тихо нельзя — я зверь.

Вот место у стойки бара.
Хозяин, почем здесь ром?
И есть ли побольше тара?
Вот место! Почти как дом.

Кто смеет меня здесь трогать?
Посыльный? Ах, это мне…
«Я жду тебя, недотрога,
Кто смеет перечить мне…»

Что делает здесь мой парус
Пришедший на голос твой?
Не знаю. Лишь только маюсь —
Что делает он со мной…

Я вижу далекий берег,
Я помню его причал —
Мы там, не имея денег,
Стерпели нелегкий шквал.

Мы знали свои пороки,
Расписанные на лбу, —
И не было ни упрека,
Ни жалобы на судьбу.

Чего не хватает людям?
Зачем этот вечный зов
Мятежного ветра, вьюги,
Врывающейся под кров?

Я снова спешу к штурвалу.
Подзорную дай, моряк.
Не видишь ли — там, у вала
Какой-то прицеплен знак?

Как розы, алеют ленты…
Как море, синеет шелк…
А в круге у самого центра
С луною сливается волк.

Там помнят меня, я знаю…
Но сердце — морской прибой —
Отливом ведет по краю
С сомненьем в неравный бой.

Я все это не забуду,
Отметь же на карте, друг,
Вернуться
К НЕМУ вернуться —
Замкнуть злополучный круг!

Если мне станет холодно —
Я вспомню о вашем чае
С экстрактом веселого солода
И привкусом молочая.

Если мне станет скучно —
Я вспомню о ваших песнях,
Пиратско-гитарно-звучных
О всяких других невестах.

Если мне станет грустно —
Я вспомню о вашей шпаге,
Как ею крошили в капусту
И рвали чужие флаги.

А если мне станет горько
За белым столом и в белом —
Я вспомню, как бьют в осколки
То, что ценно лишь в целом.