Я параллельно существую здесь и …. здесь.
Первое здесь стабильно, оно всегда одно и то же, изменяются только детали, но, как река, онo течет все в том же направлении.
Другое здесь — слишком дискретно в своем проявлении, для того, чтобы описать его. Тем не менее оно тоже нечто непрерывное для меня, но уже как множество потоков, легко модулируемых мною в разных направлениях или, иногда, пытающихся смести меня на манер реки первой реальности.
Граница есть, она всегда отчетливая, взаимовлияние тоже, перетекание двух миров. В каком из них больше меня — я даже не знаю. Так мало мне надо от первой и так тянет во вторую. Интересно, если бы меня ничего не держало в реальном мире, смогла бы я перейти только во второй? и чем он был бы для меня — раем или адом?
И вечно ли носилась бы моя мятущаяся душа по этим странным потокам?…

Я люблю смотреть из окна, проезжая город.
Но стекло пылится, забрызгивается грязью, и, если оно не омывается дождем, то возникает желание самой его протереть.
Но с той стороны это невозможно — нужно выйти не на своей остановке.
Да и будет ли ждать автобус, пока я исполню свою прихоть, не оставит ли меня не известно где и не известно с чем?..
А на своей остановке не имеет смысла протирать окно, оно уже для другого.
Это место уже будет кем-то занято, и не мне решать, каким там должен быть обзор.

Желание же увидеть все без грязи, потеков и пыли не иссякает, оно плавно трансформируется в стремление сделать хоть что-нибудь.
Может быть есть смысл исправить это со своей стороны?

Я дышу на стекло, прикасаюсь пальцами к искусственному туману, растираю мягкими движениями, ощущая мокрый холод его безразличия.
Я уверена, что делаю что-то, хоть и вижу, что ничего не меняется…

И ведь есть удивительно легкое решение, чудовищное по своей сути и безошибочное по реализации —
Разбить!

Не будет преграды — я увижу все таким, как оно есть, пусть с болью, кровью, расцарапанная осколками и выброшенная из автобуса теми, кому все равно в чем ехать, лишь бы там было тепло и стеклянно…

Но кто же поверит, что я его разобью?
Нет, конечно…
Привычка к этой пыли, возможно, еще надолго продлит мой маршрут, который все тянется и тянется вдоль набережной, которую я почти уже не вижу…

В самые офигительные моменты нашей жизни нас как бы даже и не существует… Это отсутствие ощущений — экстатическая такая временная гибель и неожиданное и чаще болезненное возвращение.
И в такие минуты/секунды нет никаких мыслей, вернее не должно быть…
Но когда эта устойчивая мысль, что ты одинок и всегда и везде будешь одинок, как бы тебе не было порой хорошо, врезается в тебя цепкими когтями до крови… Всегда и везде…
И нет никакого счастья. нет и никогда не будет.
И дело не в пессимизме, каком-то разочаровании — они не стоят рассуждений, дело в осознании трезвости, это когда эмоции отступают и одиночество начинает восприниматься самым естестенным, что можно придумать.

Алиса третий день пряталась в зеленом логу за старым дубом. Игра в прятки затянулась, кролик умчался по своим делам, шляпник ушел в запой, чеширский просто слинял, остальные разбрелись по своим страницам и забыли про несчастную Алису. «Не люблю играть в прятки, — устало зевнула Алиса, — ищут все, прячется один… Ну, трудно что-ли найти одну маленькую девочку?» Уснув с этой невеселой мыслью, она даже не почувствовала, как чьи-то руки бережно вытащили ее из укрытия и перенесли в теплую белую постельку. Перешептываясь, искатели ворчали друг на друга, придумывая небылицы, которые потом предстояло рассказать девочке, чтобы она забыла про игру. Ведь выиграй она хоть раз — всем же придется прятаться, а этого сказочные герои не умеют, себя им ну никак не скрыть!
Алисе тем временем снился отец, ее любимая кошка, девочки в кружевных платьицах и какой-то чудесный дом. «Странный сон» — подумает она утром: «приснятся же чудеса…»

На грани устойчивости и беспокойства, покоя и движения есть всего лишь одно мгновение, это мгновение перехода. Его невозможно поймать, зафиксировать, остановить.
Оно и толчок и быстрая гибель

Я чувствую, что всегда нахожусь в движении, даже когда лежу и не двигаюсь. Мои мысли доделывают за меня начатое или уводят совсем в другие, незапланированные действия. Во сне тоже что-то происходит — по воспоминаниям даже похлеще дневного… Но это все не то. Мне одновременно с этим кажется, что я никуда не двигаюсь, стою на месте. И это бездействие наваливается на меня нелепым грузом, не давая сдвинуться с места. Может именно так и плывут по течению, особо не управляя ситуацией и собой? Но я же понимаю, что от меня зависит многое, и делаю вид, что гребу, воображая, что гребу против течения…
На самом же деле оказывается, что течение мне просто подыгрывает встречным ветром…
Река же по-прежнему сносит меня с горы, не забывая периодически бросать на камни и устраивать небольшие водопады.

И что тогда моя жизнь? Не маленький ли бумажный кораблик, лавирующий между обстоятельствами в пограничном состоянии беспокойства от возможности утонуть и уверенности, что обязательно выплывет?..

Не нужно было привлекать внимания — поэтому и видок был соответствующий — слегка потрепанный и невзрачный…
Но не подумала, что все равно выделяюсь, особенно на фоне местных швабр, козыряющих в блестящих шортах и лаковых бодфортах вдоль барной стойки в надежде подцепить смачный кусок — все равно что кошки на кухне.

Спрятавшись поглубже в норку капюшона, я старалась сделать свое пребывание здесь незамеченным.
Почти справившись с напряжением, все таки приняла непринужденную позу и отвернулась, когда Черный сел за стойку. Между нами сидело двое парнишек. Черный меня не видел, я это точно знала.
Но бармен поставил передо мной бокал с зеленью из Костлявого залива… я молча подняла глаза — тот скосил взгляд на только что пришедшего.
— Пей, ты же любишь, — донеслось сбоку.
Готова была убить его! Какого черта меня опять вычисляет?

Молча встала и пошла к выходу, но он схватил меня за локоть и вернул к бару, усадив силком на свое место. Можно было бы возмутиться… Но почему я всегда такая безвольная в его присутствии?
— Я не слежу за тобой! — выпалила я первой.
Лео стянул с меня капюшон, пригладил растрепавшиеся волосы. Терпеть не могу этого его молчания. Черт знает что может за ним последовать… Я сжалась, ожидая очередного ругательства, но ничего не последовало.

— Я просто тоже пытаюсь уйти
— От чего? — спросил он серьезно, но с едва заметной издевкой. Как-будто мне не от чего уйти! Я почувствовала жар в висках и силу подступающего гнева. Он это прочел по моему лицу — от чего глаза его загорелись и сузились — нравится меня бесить…
— От всего.
— Это твой мир, — сказал Лео с нажимом на «твой», — это я в нем чужой… А ты должна вернуться.
С этими словами он чуть не потащил меня к выходу. Бесполезно было доказывать что-то. Но, возможно, я и сама до конца не верила в свою правоту. Мне очень хотелось пережить свою боль в себе, внутри — так, чтобы она оставалась только моей. Черный назвал это «блажью зажравшейся принцески» и попытался вернуть в город. Первый раз ему это даже удалось.

Во второй я стала ловчее — пошла в другую сторону, совершенно не за ним. Но Лео, видимо, это почувствовал. Или, может, не поверил в то, что я так быстро успокоилась. А, не обнаружив привычной слежки, обеспокоился — куда это я умудрилась направить свою дурную энергию?

Долго потешалась там, на вышке, фиксируя раздраженность его походки. Ага! Следы потерял… Ну, давай: поищи, поищи — радовалась я, наблюдая за ним из укрытия и сочиняя, что первым у него спрошу, когда буду обнаружена.
— Чета ищешь?
Лео не ответил, отвернулся, доставая сигарету и прислоняясь к скелету железного монстра.
— Ты больше не боишься высоты? — злорадствовала я, с удовольствием наблюдая за его напряжением и попыткой отвести глаза от земли.
— Спускайся, — только и прорычал он сквозь зубы с зажатой между ними дымилкой.

Ну, вообще много способов еще было заставить его вернуться. Решивший, что он не отсюда, все равно не смог найти такого пути, чтобы не вернуться. А я была вовсе не препятствием в уходе, а скорее — зацепкой для того, чтобы остаться…

Как клей, этот сон стекал тугой, чуть прозрачной струйкой на пол
в маленькое, тут же застывающее озеро.
Пара соринок, какие-то бумажки, дохлая муха и что-то еще. Что обычно остается в таких пятнах?
— Хлам наваждения.

Но это, все же, не мы,
а бабочка,
которой никогда не выбраться наружу…
вечно засыпающая в желании проснуться и запомнить сон…

«Самое большое рабство –

не обладая свободой, считать себя свободным»
(И.В. Гёте)

Мне никогда не бывает скучно. Мысли заполняют все мое пространство. Они беспрерывны. Или наоборот? – Часто прерываясь, они незаметно сменяют друг друга, отчего, подчас, теряется основная нить.
О чем это я? – Вот, опять: захотелось порассуждать о своеобразии своего внутреннего мира, а скатилась на определение характера мыслей. Что они вообще такое? Есть ли они…

Вот сейчас, например, еду в автобусе, ощущая его вибрацию, слышу его грохот при скачках, и знаю, точно знаю, – он есть! Я вижу этот автобус, я его чувствую, я в нем.
А мысли? Их же невозможно поймать. Как-то пробовала думать долго об одном и том же. Поток наслоений постоянно выносил в другое русло. Мне трудно сосредоточиться. Информационная перегруженность мешает расслабиться.
Если моя кожа тает в неге пробивающихся сквозь стекло солнечных лучей, глаза щурятся от яркого света, и тело млеет в этом тепле… то даже в этом состоянии мозг фиксирует, что мне не просто хорошо, а хорошо, как на том берегу…

Сознание тут же переносит все мое маленькое «я» (или сознание это и есть «я»?) далеко-далеко к желтому песку, блестящему в июльском зное под ослепительным солнечным диском. Слышатся волны, пальцы касаются мягкой, тающей пены, ощущая ее нежность и хрупкость.

А рядом – Он…

Надо же! Опять Он. Или, всего лишь, его тень… Он почти закрывает собою обжигающее солнце, отчего кажется одним сплошным темным силуэтом. Я не вижу даже глаз – просто одна большая тень, загородившая передо мной весь этот жаркий рай. Только силуэт…

Вот этот мужчина, напротив (на какой остановке он сел? – даже не заметила, как вошел…) очень похож на Него. Или мне это только кажется…

Я снова прикрываю глаза, я почти лечу. А вон и мое облако, оно резко выделяется на фоне других, -потому что Мое… В детстве верилось, что по ним можно прыгать.
И почему бы не насладиться этими редкими мгновениями, что бросает мне воображение перед тем, как новые мысли нахлынут неудержимым тяжелым потоком, порой даже чересчур холодным, как… как эти струи… О! Откуда они, кстати?

Вот, блин! Сегодня же Иван Купала. Эти умельцы даже на дерево умудряются залезть с водой – лишь бы облить кого-нибудь. И, ведь, молодцы! – попали прямо в люк, не смотря на мощный разбег маршрутки.

Возмущение… Пассажиры еще долго будут ворчать. А я, кажется, опять потеряла нить… Мысль невозможно ухватить. Так, может, ее и нет? Или она тут же умирает? Хоп – есть – и тут же нет. А ведь это единственное, что по-настоящему наше. Вот, сказала бы я сейчас, что «ребята, облившие автобус – молодцы!» — сколько бы недовольных лиц обернулось ко мне. Как бы сразу раскромсали мою идею своими. От нее бы и кусочков не осталось. Появись она на свет из моей головы, она обязательно кем-то была бы услышана, а, проникнув в чужое сознание, потеряла бы все то, что я в нее вкладывала. Она бы уже перестала быть моей.

Наверное, поэтому, я так много молчу, наслаждаясь неприкосновенностью своего, именно своего родного и недоступного другим. И было бы по-настоящему страшно встретиться когда-нибудь с человеком, умеющим читать мысли.
Это ужасный человек, он вторгается в самое сокровенное… Что бы со мной было? Можно ли закрыться от таких людей?

Вот этот (напротив), улыбается… Не глядя на меня. Он явно читает мысли… Гад! Не получишь ты моих мыслей! – Я закроюсь. Я еще, правда, не знаю как, но обязательно закроюсь!

И вовсе ты не похож на Него!.. Да, совсем не похож. Он бы не стал никогда проникать в то, что было бы для него ловушкой…

— Да, да, я выхожу, подождите пожалуйста! Чуть не пропустила…

Я боялся и ждал ее, в нетерпении, напряженно, как ждут грозу после долгой засухи, предугадывая и молнии, и грохот, и облегчение после их ухода. Но гостья входила мягко, осторожно, едва касаясь пола босыми ногами.
Я даже не понял: был ли это стук в дверь или легкая дождевая дробь, пробежавшая мурашками по всему дому и замершая в ожидании приветствия.
Здравствуй.

Девушка почти не смотрела на меня, ее интересовали стены, как будто это пристанище становилось домом именно для нее. Я пытался дать понять, что нахожусь здесь временно и без особых расстройств могу в любой момент освободить территорию; но, глядя на нее, понял, что ничуть не мешаю своим присутствием. Кажущееся равнодушие ко мне не распространялось на вещи вокруг нас. Любая деталь обстановки, собранной мною вручную, привлекала ее внимание.

И вот, мне стало казаться, что дом мой рушится. Этот маленький хрупкий мир, так долго сохранявший для меня уют одиночества, в любую минуту мог исчезнуть. Я с ужасом смотрел (и ничего не мог поделать), как пришедшая брала в руки мои вещи, внимательно разглядывала, поглаживая их нежными подушечками своих тонких белых пальцев, и ставила на место; вернее, ей казалось, что она возвращает все на круги своя. На самом деле — я это отчетливо видел — вещи медленно растворялись в воздухе с того момента, как оказывались в ее руках. Все исчезало, все рушилось..
.
Я боялся, что и стены эти скоро станут прозрачными, и потолок превратится в небо, и я стану захлебываться потоком той внешности, что обрушится на меня, как только сумрак уйдет…

Манящая… как все время хотелось прикоснуться и к ней. Возможно, и она бы тогда исчезла, ушла и не мучила меня больше. А я не могу ее даже прогнать — только уйти, но бегство это будет вечным, приюта не будет нигде. И лес никогда не кончится, и волчица эта вряд ли от меня отстанет…
Что ей надо? Почему смотрит на меня таким странным взглядом?
Взглядом врага.

Почему не нападает? Я ведь не раз уже оступался, и момент был подходящий. Но каждый раз, оборачиваясь, я видел молчаливые волчьи глаза и бездействие, и не понимал, что им нужно.
А в них было то же одиночество, что и во мне. И зверь выжидал вовсе не ошибки с моей стороны, не слабости, а самой гибели. Преследователю было интересно. Это интерес наблюдателя, который знает, что рано или поздно я сам загоню себя в тупик; знает и ждет этого. И волчья пасть уже почти скалится, но все еще терпеливо следит за каждым моим неровным шагом по бугристой поверхности опутанного паутиной леса.

На одной из паутин, прямо из центра на меня посмотрел огромный черный паук. Он бы не прыгнул, — эти твари всегда выжидают своих жертв, чтобы мы сами неосторожно на них налетели; и строят свои ловушки как раз на уровне наших глаз. Но я пока еще начеку. Резко рванувшись в сторону, я налетел на какую-то дверь, попытался открыть ее, дернул посильнее — она чуть не слетела с петель. Потом — другая дверь… Этих дверей было много, в них не трудно заблудиться, особенно, когда на каждом углу опять встречаешь ее же.

И как ее не узнаешь, так похожую на тебя, в точности повторяющую изгибы твоего тела в движениях и позах, словно это твоя тень…
Бесполезно открывать следующие двери, менять комнаты и искать открытые окна, — эта темная прилипла ко мне так прочно, что даже жалко оставлять ее одну…

И глаза ее так похожи на мои. Я вглядываюсь в полупрозрачные ускользающие черты лица… Я вижу, как стареет болезненность моего сердца: воля ее слабеет, взгляд становится тусклым, одержимости владеть мною все меньше. Но, как и прежде, она всегда со мною, как тень, как спутница-волчица, как то, без чего мне тесно, скучно и невыносимо пусто даже в придуманном маленьком домике в глубине черного паутинного леса.

Я возьму ее за руку, и, став маленькой улыбчивой девочкой, боль ненадолго притихнет. А я, пожалуй, покажу ей солнце, море над облаками и синее-синее небо, полное мелких прозрачных рыбок и никогда не тускнеющих поющих кораллов.

Как-то неожиданно выяснилось, что колодец, из которого я беру воду для своего варева, оказался еще и входом в лабиринт. Любопытство толкнуло нырнуть в него, но пришлось сразу же оглянуться назад и задать вопрос одной из стен: Не является ли причиной желания войти в лабиринт желание из него выйти?
— Да, если решение добровольное.
Но стены не говорят, на то они и стены. Я огляделась по сторонам, но ни с кем не встретилась взглядом. Возможно это и есть первый тупик — уже на входе верить, что ты слышишь ответы…
Но путь предстоял еще долгий, останавливаться нельзя.

Я шла и думала: что может служить причиной недобровольного погружения в колодец — это когда тебя туда толкают? Или надо спастись, а больше прыгать некуда?
Неизбежность или необходимость…
На этой мысли я чуть не наступила еще в один колодец, он был похож на черную дыру-бездну. Может быть через нее можно было бы выйти, проверив выход это или еще один тупик. Но я не проверила, просто запомнила, где она находится.
Интересно было взглянуть и на другие тупики.

Вообще тупиков было довольно много, и не сразу они таковыми казались. Порой они принимали видимость различных миражей: от открытых проемов с цветной вставкой — картинкой моего родного пейзажа, до навязчивых проводников, уверяющих, что именно они и выведут.
Особенно приглянулся один толстяк, что призывал вообще никуда не идти, а оставаться на месте и сидеть рядом с ним — ведь и так все хорошо. Мне, и правда, было весело сидеть с ним, наблюдая за полетом мухи, фиксируя траекторию ее полета перед посадкой на мой нос. Но когда пришла мысль о том, что и я когда-то заплыву таким же жирком, как и мой улыбчивый непроводник — стало скучно, да и ноги начали отекать, захотелось встать и размяться.

Однажды мне предложили сделку: пообещали, что выйду оттуда относительно безболезненно, но при этом потеряю время и обрасту белой бородой. Но где-то в глубине меня все-таки еще спала женщина… В этот момент она проснулась и яростно запротестовала и против первого, и против второго.
Видимо, мои сомнения достали даже стены. Тогда они пошли на хитрость и рассказали, как множить себя усилием воли, чем, собственно, они и занимались, создавая очередные преграды. Когда стало понятно, что воспроизведение себя в другом — это только продление лабиринта, стало вообще тошно… Это был один из самых прекрасных миражей на моем пути…

В какой-то момент показалось, что лабиринт, наконец, понял, что я просто играюсь, ловя кайф, и не иду, а плыву, словно по реке, ожидая водопада полного пофигизма с той же самой бездной, но в надежде, все-таки, ее обойти, перепрыгнуть, чтобы и дальше плыть, пока взбешенный моей несерьезностью лабиринт сам не выпихнет меня обратно на поверхность — дожевывать траву любимого мной пейзажа.
Убрать улыбку? Но разве я могу…
Лабиринт этот стал моим домом. Наверное поэтому я и расслабилась, влезая в домашние тапочки и корча рожицы зеркальному отражению того варева, что помешиваю каждый день, подливая воду из того же колодца.