Вообще в портовую таверну можно входить и тише, не вышибая по пути
дверей с криком: Йох-Оооо! Не ждали, суки?!
Но это же пятница, святой день в жизни каждого уважающего себя пастафарианца. Праздник. Если проберешься сквозь завесу дымных паров и угара, наткнешься на барную стойку и даже разглядишь блондинку-барменшу, всю в шрамах и с серьгой в нижней губе.
— Кристи, пожрать можно в этой дыре?
— Да ты уже нажратая. Привет, деушка, где тебя носило? Чёрт тебя
возьми!
— Уже взял, не переживай.

Объятия через стойку, поцелуй до крови – обязательно – Кристи
жутко религиозна.
— Поздоровайся с Джонни, ты пропустила тааакую проповедь…
— Чего я еще не слышала в вашей пастазуитской шарашке?
— Хренова атеистка.
— Я не атеистка. Я верю в море. Оно есть!

Осторожно, стараясь не наступать на пьяную паству, Пиранья обошла
всех знакомых, выказав дань уважения окончанию 5-часового безалкогольного поста. Жирный Джонни был внушительной копией своего божества. Многие шутили, что именно с него  и был рисован образ
подобия человеческого. В черной бороде торчали остатки макарон, на лбу красовался прикрученный проволокой дуршлаг. Джонни поглаживал свое беременное пивом пузико и ласково глядел на  крестницу.
— Пастфат, моя рыбка!
— Пастфат, старое пердало. И убери руку с моей задницы.
— Праздник же! Летающий Макаронный, чёрт его раздери, Монстр,
покарает любого, кто не удовлетворит в этот святой день женщину.
— Меня уже удовлетворили, так что расслабься. А, и смотри, что у
меня есть!
Пиранья достала из кармана красивый кривой нож с красной
рукояткой.
— Ты ж.. Это ж мой нож? Откуда ты….
— А это что, смотри?
С этими словами пиратка достала из другого кармана еще один нож,
поменьше, с изумрудом. Джонни побагровел и вздулся:
— Сучка, ну-ка отдай! Как тебе это удается? Подойти не успела, уже
обчистила. Никакой совести у девахи… А я её еще крестил вот в этом же храме.Джонни сделал пафосный жест, подняв кверху указательный перст.
Наверху зияла огромная дыра в голубое безоблачное небо. Задумался. Внимательно посмотрел на крестницу и добавил:
— А ты отказалась от монашеского ордена…
Пиранья чуть не поперхнулась ромом. И, как следует просмеявшись,
послала священника в самые дальние закоулки оборотной стороны его религии.
— Еще в вашем борделе я не отсиживалась.
— Напрасно ты так… Ээх, нет в тебе истинной веры.
— Её вообще нет.
— Паскудница!
— Вот вымрут все пираты – не будет  и пастафарианства. Бога назовут
другим именем, построят другие храмы. Будут пить только какое-нибудь отвратное сладкое вино. Или даже не пить – а еду в нем макать…
— Фее, что за гадость ты говоришь, не порти аппетит – мне сейчас
пасту с осьминогами принесут. Накаркаешь, дурочка. Не вымрут пираты, что ты мелешь такое.

— Кристи! Принеси мне мясо! Три месяца над морем – тошнит уже от
этих осьминогов. Свинью хочу – зажарь мне парочку! Пока не изобрели другую религию, без свиней в рационе.
Джонни вздрогнул и с опаской посмотрел на Пиранью.
— Что тебе не нравится в нашей религии?
— Её наличность. Так-то она удобная. В ней есть все, что вам
нужно, вы оправдали ею все свои прихоти.
— Это не мы – Макаронный Монстр милостив. Он позволил нам все
лучшее, что может дать жизнь.
— Вы же его сами выдумали.
— Ну да! А как же! Ты же видела, что нам пытались втюхать эти
проповедники из оставшихся рас?.. Нам нужен был наш-в-доску-Бог!
— Как можно верить в то, что сам и выдумал?
— А почему бы и не верить?
— Я предпочитаю не верить.
— Ты веришь в то, что не веришь. Это тоже вера.
— Я не верю в то, что могу во что-то безоговорочно верить или не
верить ни во что совершенно. Потому как не знаю, возможно ли то и другое. Слишком часто хочется усомниться в чем-либо.
— Если ничему не верить, как же тогда жить? Как ты кораблями
своими управляешь тогда?
— Верить и доверять – разные штуки. Джо неплохо справляется, Стив,
Мэтью  еще не подводили ни разу. Кто-то из них когда-нибудь обязательно попытается занять мое место. Но, пока они делают то, что умеют и не бузят, я им доверяю.
— Не забывай, что ты всего лишь девчонка для них.
— Я знаю. Я всегда об этом помню. Слишком много вокруг шовинизма,
чтобы расслабляться и мнить себя бессмертной владычицей морской.
— Удачи, малышка. Нужна будет помощь – приходи. Все-таки,
определим  тебя к монашкам.
— Чем твой монастырь от притона отличается?
— Ты не понимаешь…. Это ж целое искусство! Религия и секс. Секс и
религия.
Пиранья засмеялась. Она уже наелась жареной свинины и, счастливо
откинувшись на спинку дивана, допивала мутную зеленую жидкость, похожую на морскую воду.

— Вон, глянь, — кивнул в сторону Джонни, — видишь тех барышень?
В проходе в соседний зал дрались две представительницы древней
профессии. Одна пыталась отодрать от другой клочок ее собственности, другая истошно вопила и отбивалась от подружки полупустой бутылкой рома. Из горлышка то и дело лилась на пол известная жидкость. К ним подошла еще одна – внушительных размеров женщина, с заплывшим глазом и красной будто обваренной кожей. Опершись о дверной косяк, прокуренным басом многозначительно прервала их трепку:
— Дамы!
Дамы еще не готовы были ее слушать.
— Дамы! – сказала она громче, — Дамы… кончайте свою
высокоинтеллектуальную  беседу, нам пора на пастамессу.
— Да! Мэйя, а ты знаешь, что сказала эта кошолка? – что не
обязательно каждую пятницу чтить   в храме! Что, мол женщина сама по себе праздник для мужчины, а значит – может отмечать праздник в любой день, когда ей заблагорассудится.
— Нет, Мэй, ты только ее послушай, можно подумать, она сама
регулярно ходит сюда. Что ты запомнила из последней проповеди? Если даже предположить, что ты что-то там услышала и поняла своими куриными мозгами, то все равно, где гарантия, что до тебя дошел текст священного писания в его изначальной форме?
— Еретичка!
— Курица!
— Так, девочки! Хватит.  Все религиозные споры потом.
С этими словами огромная Мэйя сгребла обеих дам и потащила к
выходу.

— Ну и что? – спросила Пиранья, — что толку от их одержимости?
— Они думают…
— Думают, что думают.
— Какая разница – это все равно уже другое.
— Думают во время секса о постулатах веры?
— Да.
— В чем прикол?
— Любая религия сравнима с тем, что ты имеешь данные тебе смыслы,
и распоряжаешься ими, как тебе вздумается, в угоду  изначальной идее! Разве это не эротично?
— Ключевое слово здесь: «имеешь»?
— Да какая разница, главное, что ты входишь в чье-то сознание,
наводишь там свой порядок…
— А потом выходишь? И, дай подумаю, снова входишь? И снова
наводишь порядок. А потом снова выходишь?
Жирный Джонни улыбнулся, не вынимая трубки. Улыбка была слишком
сальная, и Пиранья поняла, что пора уходить. Надо было еще собирать свою пьяную команду, пересчитывать всех, как цыплят, кричать, пинать и материться. Она встала и неровной походкой направилась к выходу. Обернулась, поискав глазами своих, но плюнула, махнула рукой и ушла одна.
— Праздник каждый день, а неплохая идея! 

Тонкие  пальцы,  не спеша, перебиравшие завязки темных гардин,
неожиданно  замерли,   застыли на несколько минут, затем резко уверенным движением дернули за петлю – к полу спустилась тяжелая портьера, закрыв собою весь альков.   Только каблучки женских туфель и шорох длинного платья по каменным плитам нарушали тишину.
Преодолев всю комнату, она со спокойной уверенностью села в самое большое и самое богато украшенное кресло, аккуратно поправив все складки на расшитой золотом юбке. Прислушалась.

Через несколько минут с улицы послышались
крики, шум борьбы, пальба и лязг металла. Хаос приближался и нарастал. Когда
частота звучания достигла предела, в проеме вылетели дверные створки. В комнату
ворвался поток ужаса и беспорядка. Женщины кричали, переходя на душераздирающий
визг, мужчины еще отстреливались и продолжали бороться. Но вскоре уже стало
ясно, что победа не за обороняющимися. Вторжение было молниеносным и не
оставило шансов никому из охраны. Захватчики их быстро добили и принялись за
добычу. Весь замок сотрясался от разгрома.

— Капитан, она здесь! – завопил одноглазый верзила, приближаясь к
центральному креслу.

— Знаю, что здесь. Где ей еще быть…

В комнату вошел Крэй, деловито, по-хозяйски обошел комнату, приглядываясь
к добру. Женщин приказал увести, а на стол поставил добротный бутыль вина. Не
глядя на сидящую в кресле, задумчиво посмотрел в окно и сказал не то ей, не то
куда-то в пространство:

— По сути, что есть мое желание? Прихоть… Каприз? А нет – это у вас,
барышень, капризы, а у нас – воля! Я волен, а значит могу. И могу все, что
волен захотеть. Ты дрожишь? – он обернулся и внимательно посмотрел на жертву.

Девушка не дрожала, она сидела, спокойно выпрямившись, глядя на него
прямо в упор. Взгляд ничего не выражал. Крэю стало интересно. Он подошел.

— Эээй! Ты живая вообще? У меня сегодня планы на тебя, — капитан зловеще
улыбнулся и взял ее за плечо. Она не шевельнулась. Наклонился и прямо над ухом
прошептал:

— Графффииииняя….  Приятные духи…

В комнату графини стали приносить еще вина, найденные богатства,
продукты, демонстрируя капитану и складывая все на стол.

— Не густо, Крэй, — сказал один из грабителей, — замок обещал быть
наваристее.

— Плохо ищете! – гаркнул капитан, — переверните все вверх дном, залезьте
во все подвалы… вино отвратное! Графиня, какую мочу твои слуги в нее подливают?
Да не молчи ты. дура, тебя пока не режут.

В замке еще полно было криков и шума, вопили терзаемые женщины, смеялись
победители, что-то постоянно ломалось, разбивалось и падало. Крей расхаживал по
комнате и рассуждал:

— Вот смотри! Я здесь вообще мимоходом. Проходя мимо твоего острова,
узнал о тебе и твоем замке – я, кстати, думал – ты старше.

— Да графиня вообще старуха, — вмешался одноглазый, — неуверенно косясь
на девушку в кресле.

— Вали отсюда, иди девку какую-нибудь трахни, не мешай мне вести беседу
с настоящей леди.

Крэй закурил, внимательно разглядывая графиню. Она вдруг заговорила.
Голос был звонким, но Крэю показался несколько робким и неуверенным.

— Я племянница.

— Племянница… Хорошо. Так даже лучше. Так вот. Я всегда беру, то, что
могу взять. Люди делятся на две категории: те, кто могут и те, кого могут. Для
того, кто имеет право брать, не существует чужого. Все, что ему нужно, и что он
в состоянии взять – является его собственностью. Вот так и ты, и тетка  твоя
со всем этим барахлом – тоже мои. Потому что  я хочу и могу вас взять. Теперь вы моя собственность.
И ты, моя прелесть, в первую очередь. Поняла? Что молчишь? Язык проглотила?
Отвечай немедленно.

— Да, поняла. А если…

— Что «если»? Ты еще вопросы задаешь – иш какая!

— А если кто-то другой захочет то же, что и ты?

— Его проблемы.

— Ты будешь драться?

— Если понадобится, конечно.

— А если проиграешь?

Крэй молча подошел к ее креслу. Она подняла глаза и продолжила:

— Если проиграешь, значит – мы не твои?

Крэй резко и грубо вытянул ее из кресла, с силой прижав к себе. Он был
зол.

— Мои! Нет такой силы, чтобы не дали мне сегодня того, что я хочу! Ну,
хватит болтовни, дурочка, пойдем-ка в альков, выебу тебя прямо здесь. Давно
хотел. Хорошо, что у твоей графини есть племянница.

Капитан весело захохотал и потащил девушку к портьере. Отдернул ее и
остановился.

— Что за черт! Кажется, твою старушку уже кто-то пришил. Когда успели,
суки?  Она могла бы пригодиться. Не в смысле … ну, ты поняла меня? Нет? – да она
наверняка в курсе, где какие-нибудь схроны в замке. Ай, да ладно, щас
что-нибудь придумаем. В каюту пойдем. Только бутылочку прихватим. Пошли,
крошка.

***

Первые лучи рассвета медленно вползали во все щели. Пол, дощатые стены и
потолок каюты слегка покачивались, создавая причудливую игру теней. В дверь
тихо постучались. Послышалось негромкое мужское:

— Пирр… Ты как?

— Заходи, Джо. – она прикрыла грудь простыней и присела на кровати,
встречая черноусого морского волка.

— Успела потрахаться? – начал он без церемоний.

— Немного. Зря вы столько снотворного в вино зафигачили, мне ж тоже
пришлось пить. Голова тяжелая.

— Че с этим делать? – кивнул Джо на спящего, прикрученного рукой к
решетке Крэя.

— Я сама разберусь. Иди. – сказала она, ласково поглаживая прядки на
упрямом лбу своего недавнего похитителя. Крэй очнулся, резко дернулся, но
слететь  с кровати не смог, в лоб уже целился
мощный огнестрел с уверенно взведенным курком.

***

— Не все так плохо, дружок, — сказала она привинченному к железной
арматуре капитану Крэю, — ты еще жив. И я жива. Есть повод жить. Месть –
хороший повод. Ведь так? Команды твоей, правда, уже нет… Корабли твои теперь –
мои.

Крэй сплюнул кровью и, с явным презрением к своему положению, зловеще
посмотрел на нее.

— Еще увидимся, Пиранья! Жди меня, детка!

— Месть… Понимаю. Очень хорошо понимаю. Поиграем?

Старый Слю неодобрительно покачал головой:

— Какая ты все еще девчонка… Не стоит оставлять этого паршивца в живых.
Сама потом огребешь.

— Заткнись! Так веселее. Хочу посмотреть, как он выпутается из этой
истории. Если выпутается.

12 кораблей Пираньи отходили от корабельного кладбища, мигая лазерными
прожекторами. На мачте каждого виднелся черный рваный флаг с белым силуэтом
зубастой круглой рыбы. На трех кораблях капитана Крэя в тот день тоже взлетели пираньи
зубы.  Из черной воды торчали скелеты
ушедших на покой железно-деревянных машин. Чтобы обойти препятствия и не
напороться на случайные штыри, армада решила пойти воздушным путем. Заработали
огромные лопасти, вода вокруг забурлила. Корабли медленно вырывались из воды,
оставляя за собой водопады брызг и пены. Лететь предстояло несколько дней, но
никто не торопился. Слишком сытным выдался месяц, можно было немного и
помедлить.

Сверху можно было разглядеть корабли
разных эпох, подводные, чисто-водные или более современные  —  с
пропеллерами. В беспорядке они были разбросаны на много миль никому ненужного
пространства.

Фигура Крэя скрылась не сразу. Какое-то время
Пирр еще любовалась его тенью…

Оглушительный визг железных ног-колес врезался в сознание всенарастающей тревогой. Скрежет этот, как взмахи крыльев механического демона, долбил виски болью неопределенности. Конца этому не было.

Так и бывает: ты прорываешь пространство, чтобы остановить время, а оно вырывается в открытую бездну и продолжает ускользать, но уже без тебя, отторгнутой бытием за право на иллюзию. И остается только брести дальше и надеяться на потерю слуха, чтобы не слышать звука разрушающейся вселенной, быть параллельным тому, что происходит. Но это невозможно. Слух есть. Сознание живо. Боль оправдана.
Ева перебралась с одной кучи мусора на другую — такой же обломок прошлого. Горбатый запоржец — надо же! Не во всякой куче такое найдешь. Даже погнут не сильно, только крыша слегка. Интересно, если бы достать где бензина, завелся бы этот динозавр? Ева прыгнула, чуть прогнув ржаво-красную крышу своими тяжелыми, не совсем женскими ботинками. Внизу послышался жалобный металлический стон. Постояв еще немного, спрыгнула дальше, оставив материю умирать без нее. Впереди, позади, вокруг — все было тоже самое. Когда-то жизнь, когда-то движение, когда-то это должно было закончиться…
БОСХ-14 продолжал свое разрушительное действие, пожирая остатки кровавого пиршества. Машина скорее походила на огромного жука-паука метров 20 в высоту, с бесконечно проворными конечностями, огнями-глазками, понапиханными по всему телу и жуткой вонью, оставляемой за собой, как шлейф черной вдовы. Это был собственно не сам монстр, а уборщик за ним. Кому-то нужно разгребать за другими оставленное дерьмо. Наводить порядок.
А кто же сам монстр? Ева часто задавала себе вопрос: Кто начал эту войну: люди, создавшие аналог своего мозга, выпустив его на свободу? или случайность, взорвавшая работу одного из этих искусственных интеллектов? Сходят же с ума люди? Почему такое же не может произойти с нейронным созданием? Может это даже закономерность? Апокалипсис, которого ждал мир. И дождался… «бойтесь своих желаний»…
Это дорога в ад. Ева знала. Но ей еще хотелось кого-нибудь увидеть, хоть кого-то живого. Пусть даже это будет последний враг на твоей земле. Заглянуть в его глаза перед смертью. Перед его смертью. А о своей она уже не пеклась. Этапы все пройдены, можно было тоже уходить. Но — доиграть игру до конца!
Резкий выхлоп огня. Ева спрыгнула, сжалась в комок, мягко приземлилась около заросшей трассы, оглянулась. Горячий поток удалялся дымовым шлейфом в сторону уснувшего города. Отметила ослабевающую реакцию. Пульс учащается, а движения теряют скорость. Плохо. Дойти бы до вышки. А там, впереди, в обломках еще кто-то возится. Ева достала пушку и медленно, прислушиваясь, осторожно пошла дальше.

У развилки двое полубиокозлов искали батареечную падаль. Им пришлось снести радиолакационные рога, но одно из копыт отлетело ей в лоб. Ева потерла лицо. К крови не привыкать. Но их нужно добить. Иначе эти козлы сдадут ее местоположение. Центр только того и ждет. Дальше было то же самое. Двое падальщиков, словно патрули, нарезали пограничные круги. Потом геликоптер-стрекоза. У нее настройка именно на Еву. Лучи расходились в разные стороны, как у солнца на детской картинке, но плоско, поэтому Еве легко было найти нужную высоту, чтобы забаррикадироваться черепашьим полем, затаиться и переждать. Как назло, она опять почувствовала слабость. Датчик на запястье показывал снижение активности защиты. Времени было впритык, но стрекоза уже проскользнула назад, и можно было продолжать движение.
Когда добралась до вышки, уже наступал вечер. Дорога, по мере приближения к цели, все усложнялась. Ева чувствовала себя уставшей. Куртка порвалась, окончательно обнажая правое плечо, со лба на щеку медленно стекала багровая струйка, лицо было местами в саже, короткие волосы торчали в разные стороны, спадая на лоб непослушной спутанной челкой. Глаза уже не выражали ничего. Цель была близка, и оставалось только закончить начатое.
Быстро поднимаясь по лестнице, Ева думала только об одном — успеть. Голова кружилась, силы были на исходе, датчик состояния мигал предупредительно красным, руки стирались в кровь от острых железных прутьев, за которые приходилось хвататься. Но впереди еще 60 пролетов.

— Да, детка, я ждал тебя!
— Сволочь!
Адам стоял спиной, глядя на остатки апокалиптического пиршества. Куртка — вся из сплошных заклепок смотрела на нее рисунком ухмыляющегося дьявола. Самодоволен, как всегда. Ева, прислонившись к парапету, пыталась отдышаться и сконцентрироваться на приведении себя в норму. Но система восстанавливалась медленно. А так хотелось еще побороться, хоть напоследок.
— А чего, собственно, ты хотела? — спросил он, оборачиваясь, — думала: дадим позвоночным новую игрушку — они ею правильно воспользуются?
— Сними очки, ты не терминатор.
Он не снял, только ближе подошел, вслушиваясь в ее тяжелое дыхание.
— Центр дает все, что возможно. Он дал человеку — возможность развиваться, не ограничивая пределом. И что понадобилось человеку? Предел! Ты понимаешь, какой глупостью нужно обладать, чтобы отдать эту возможность своему врагу?
— Кто это враг? Искусственный разум?
— Ну а кто же? Все искусственное — враг естественному.
— Люди тоже не созданы сами.
— Именно поэтому они и думали всегда, что могут заниматься самовоссозданием новых систем. Каких только андроидных псевдорас они не произвели — целые деревни механического шлака. Чего они ждали? Рабов себе захотели?
— Всем нравится экспериментировать. Центр в этом не одинок.
— Черта с два, «экспериментировать»… Все рано или поздно выходит из-под контроля.
— Не ты ли им в этом помог?
Ева прерывисто дышала, ее время было на исходе. Адам смотрел сквозь очки. Он прекрасно видел каждую ее черточку, рука медленно потянулась к лицу стереть серое пятно с щеки.
— Ну… может, немножко и помог…
Он самодовольно улыбнулся.
— А я помогу все это закончить, ты слишком много о себе возомнил, — Ева потянулась к кобуре, но он успел перехватить ее руку.
— Не сейчас, малышка, надо сначала добить этот мир. В двух городах еще остались повстанцы. Немного — человек десять. Давай вместе?
— Иди в жопу!
— Не клацай так зубами, дьяволица. У меня есть для тебя задание.
Ева попыталась вывернуться, заехать ему в пах и… задача была — перевернуть и отбросить к лазерной пушке. Но он был сильнее. Прижав ее к перилам, Адам запустил руки в ее шортики и схватил зубами за ухо. Горячие дыхание обожгло тело — все разом, одной волной.
— Ева, нам пора зарождать новый мир, забудь про этот, он слишком болен… Иди ко мне, не дуйся.
— Я лучше погибну вместе с этим… — прошипела она злобно, но, не в силах сопротивляться, уже была далеко отсюда…

– Привет, что отмечаем?
– Судьба иногда преподносит весьма экзистенциальный пинок под зад…
– Жена опять выгнала?

– Но я не солист в собственном оркестре, мне трудно проиграть основную партию одному…
– Можешь переночевать у меня.
– И вот, мне, наконец, выдали абонемент на смену действительности, а я «в говно»…
– Я, пожалуй, тоже выпью.
– Но, Абсолют он же все видит. Как он такое допускает, зная неистребимость моей ползучести?
– Смешивать просто не надо.
– Хаос мыслей под скорлупой вечных страхов и комплексов – это колыбель моего сознания. Как одиноко из нее вылезать…
– Подай зажигалку. Я давно говорю: в отпуск надо ехать. В отпуск.
– В одном из чемоданов времени на дне лежал старый билет в неизведанное. Как раз сегодня я его и достал.
– Просрочен?
– Нет. Порван. Как раз сегодня. Это то яблоко, что должна была съесть Ева, теряя свой рай.
– О чем горевать, если просрочен?
– Он был иллюзией на побег из действительности, светилом во тьме привычных мыслей.
– А Настя что? Она знала про него?
– Печаль накрыла мой город. Нет больше надежды. Нет больше рая. Нет больше живительной влаги…
– Давай еще налью.
– Нет, хватит.
– Купишь другой билет.
– Нет, теперь я поеду зайцем. Мне не хватало только препятствия…
– Как знаешь… Подарок ей купи на обратном.
– Я только что вылез из бочки – какой еще нужен подарок?
– Женщина же…
– Ева. (more…)

Где же этот дом? Так холодно, что немудрено замерзнуть, пока найду. Вроде бы центр города, а дом все не находится, странно…
Снова гляжу на адрес: Комсомольская, 15, 3 подъезд. Значит, следующий дом. Надеюсь, в нем, наконец-то, повезет. Предыдущие клиенты — вообще никак… Так, посмотрим еще раз, что мы имеем:

— Травница Мария Федоровна Теплицына — раз;
— Нужна реклама к новому году — два;
— Сама сказала, что хочет увидеться лично — три;
— По телефону голос казался добродушным — четыре.
Может повезет? Закажет рекламу?
Вот, кажется, и он. Ну и подъездик… грязнее не придумаешь. И принимает наверное не в офисе, а дома. Знаем мы такие офисы… Ну что ж, ладно, достаем весь свой арсенал, ведь мы пришли с миром! А что у нас есть?
— Искренняя помощь в продвижении фирмы — раз;
— Возможность реально помочь найти новых клиентов — два;
— Новые предложения с праздничными скидками — три;
— Чистый позитив и уверенность в себе — четыре.
Вроде бы все на месте. Вперед!
Ну и грязь.

Дверь открыл высокий сухощавый старик. Удлиненное лицо, выразительные глаза, приветливая улыбка. Молча пригласил войти. В квартире пахло старой деревянной мебелью, чем-то затхлым (может ковровой пылью или шкафными тряпками) и кухней, конечно же — кухней. Офис… да… где уж там…

В кабинете — почти пустой комнате со столом, шкафом и старым кожаным диванчиком, за столом сидела пожилая женщина в позе принимающего терапевта. Мужчина, открывший дверь, сел рядом, на диване, вальяжно, запрокинув руку на спинку. Мария Федоровна спросила, что привело меня к ней. Я уж было чуть не выложила все свои болячки, настолько тон ее был схож с тоном моего амбулаторного врача. Но во время пришла в себя и просто положила на ее стол папку со всеми своими бумажками.
Женщина, не меняя выражения лица, одним движением руки отмела в сторону все, что я могла бы ей продемонстрировать. А я уже заготовила целую речь. И журнал новенький глянцевый уже был готов выпрыгнуть наружу, открыться на нужной странице, показать рекламу конкурентов. А рядом же и обновленный прайс-лист. И предложения интересные! Да, столько всего интересного готовилось уже рассказаться и открыться! А оно, видишь, и не зачем. Зачем оно Марие Федоровне?
Мария Федоровна и так процветает — это раз;
У Марии Федоровны и так нет отбою от клиентов — два;
Зачем ей вообще реклама-то — три;
Да и кто сейчас верит в эти глянцевые журнальные статейки — четыре.
В общем, зачем ты пришла, Александра?
Не понятно…

— А ведь болеешь! По глазам вижу, что болеешь, — заявляет мне целительница.
А я и не спорю, все сейчас болеют. Где здоровых-то найти. Говорю ей эту свою мысль…
Ох, зря говорю! Не любит Мария Федоровна, когда перечат ей, ой, не любит. Видно, помалкивать надо.
— А все отчего? — Спрашивает меня клиент. Или это уже я клиент? — не пойму…
— От чего? — все-таки решаюсь переспросить я. Я же ничего не знаю, лучше спросить.
— Черви! Все от них.
Старик на диванчике кивает. Мол, да — именно черви.
— Какие черви? — спрашиваю я, слегка оцепенев. Я вообще к насекомым плохо отношусь. А к этим-то и подавно. На всякий случай оглядываюсь, но в комнате пусто. Только: стол, шкаф и диван.
А черви — повсюду оказывается! Они заполняют все наше пространство. Всех нас. Что бы мы ни съели — везде они. И наши болезни все от них. Это все из-за червей.
Меня пробирает холодный пот. Стараюсь молчать. И главное — не улыбаться.
Мария Федоровна разгорячилась.
Видит, что я расширила глаза. Но, на всякий случай, киваю. Мол, ладно, пусть будут черви… Сама думаю: но за рекламу все равно заплатите!

Но зачем им реклама? Все и так хорошо. Есть черви. Есть лекарство от них. У Марии Федоровны от всего есть лекарство. Главное червей вылечить, а остальное потом само пройдет… Начинаю подозревать, что лекарство-то всего лишь одно здесь продается — от паразитов. Стараюсь не думать об этом слишком громко — предупредили, что Андрей Афанасьевич, этот импозантный пожилой мужчина в полосатом халате на кожаном диванчике в развязной позе — не кто иной как экстрасенс, читающий мысли. Ладно, стараюсь вообще не думать. Не думай! — даю себе установку.
Вообще ни о чем не думай!

Но как он смотрит… Как будто знает все тайны мира. Он познал Дао, где-то недалеко от достижения Истины и видит насквозь все наши явные и тайные мысли. Может, еще не поздно свалить отсюда?
Сейчас втюхают какую-нибудь траву, просверлят мозг и загипнотизируют продвигать идею вытравливания червей из всех и вся.
— Потому как черви повсюду — раз;
— потому что все болезни от червей — два;
— потому что все наши мысли черные от них — три;
— потому как никто не верит и живет в этом неведении — четыре.

Старик кивает. Он со всем согласен. Ну, уже если и экстрасенс в курсе, то что обо мне говорить. Тоже киваю, хоть и не экстрасенс. Потому что верю.
Сама уже пячусь к двери.
Меня уже и отпускать-то не хотят. Нравлюсь я им. Хоть и больная вся. Хорошая, оказывается. Привыкли они ко мне.
Вообще жутко становится.
Сколько я здесь уже?
Минут 15?
Час?
Полдня?
Неделю?
Год?

Надо скорее выбираться. Дверь тяжелая, из того же дерева, что и вся мебель в доме. В ней же черви. Как прикоснуться к ручке. В ней… тоже? Везде…
На улицу! Скорее на улицу!

Бежать отсюда. Бежать, бежать… Забыть к черту!
Попробуй забыть…
Ужас

К чертям такую работу…

Так получилось, что с группой своей я не дружила. Не то чтобы изгоем себя чувствовала, но отчуждение было вполне ощутимым. Редко участвовала в совместных выходах, а если и решалась на подобное, то потом сильно жалела. Ну не срослось у меня с ними и все. Одинокой себя, правда, не чувствовала — были два верных товарища: подружка и друг. Так втроем и держались. Вместе было и весело и спокойнее почему-то.

Профессор подливал масло в огонь. Ну зачем хвалить при всей группе? В пример ставить? И без того напряжение нарастало. Только и видела косые взгляды. До слуха долетали перешептывания. И сама замыкалась еще глубже. Может, мне все это казалось? Но с тех пор много воды утекло, а отношение мое к ним успело измениться еще во время учебы.

Однажды в буфетной очереди я проговорилась одной из девчонок, почему постоянно бегаю за соком и пирожками. Неосторожно. А возможно — на эмоциях. Хотя знала, что надо скрывать до последнего. Но, слово не воробей… Упорхнуло в мгновение. А я тут же и забыла.

Прилетаю на следующее утро в аудиторию. Думаю: ну все, уже опоздала… и не успею ничего съесть. А есть хотелось жутко. Еще от остановки. На ходу не могла — тащила сумку, было холодно снимать перчатки, и торопилась на ленту.
Швырнув сумку на стол, начала быстро, не раздеваясь, вскрывать всевозможные замки и искать, искать, искать… скорее — ну где же она? — МОРКОВКА !!!
Достаю. С хрустом откусываю. И замираю…

Взрыв смеха на всю аудиторию.
Они долго терпели. Все утро до моего появления. И до морковки. Но тут прорвало.
Озираясь, я все еще пыталась придумать самой себе причину какую-нибудь другую. Ну не могут же они все сразу все понять? Ну где уж там.
Окончательно развеселившись, девчонки вкрадчиво начали спрашивать:
— А что ты такая голодная в последнее время?
— А на солененькое не тянет?
— Саша, может яблочко?
Пережевывая морковку, я только виновато улыбалась и отмалчивалась.

С тех пор ко мне было особое отношение. Не то, чтобы оно сразу изменилось. И мы задружили. Нет, но что-то изменилось. Они старались оберегать меня. Прикрывали, если опаздывала или вообще прогуливала лекции, уступали место. А иногда кто-нибудь подсаживался и расспрашивал: «Как это? Ты его чувствуешь? Что вообще происходит?»
Я смущалась от таких вопросов, удивлялась сближению с группой и до конца еще не доверяла, все-таки побаивалась их. Думала, что это все из-за моего положения, не больше.

А им же интересно было. Молодые еще. Представьте: толпа девчонок, у которых все это только впереди, а тут первая! Мою лялечку воспринимали чуть ли не как «дочь полка». Ждали не менее меня. А разговоров в последнее время про детей и роды было столько… Я отходила в сторону, я не хотела ничего слушать. Злилась, когда говорили обо всем неприятном, связанным с рождением. Смущалась, когда умилялись и вздыхали о малышах. Какие они хорошенькие!
Одна фраза въелась в мозг настолько, что я вообще стала избегать девчонок и их разговоры: «На самом деле новорожденные страшненькие, ничего в них красивого нет».
Я даже запомнила, кто это сказал. Не со злости — просто глубоко въелось.

Эту-то фразу первой я вспомнила, когда мне несли моего малыша. Это было на третий день после операции. Я так долго его ждала, а его все не показывали. И самой не дойти было. Где же ребенок? — все время я спрашивала. Но, наконец-то, его соизволили показать. Сейчас принесут. В голове билась мысль: «Сейчас, сейчас я его увижу!»
И тут — БАЦ! Опять эта фраза: «На самом деле новорожденные страшненькие, ничего в них красивого нет»… Куда от нее деться? В окно не выпрыгнешь — сейчас принесут Его. Куда? Куда? Куда? Куда, черт возьми?…
Несут.

Враки все. Самый красивый на свете!
Маленькое личико, носик кругленький, зёвка славная, спит… Что-то причмокивает.
— Вот выйду из больницы, — злобно думаю я, — расскажу ей, да всем им расскажу, что не правы. Он изумительный! Самый хорошенький на свете!

Праздник был не только у меня. Не только в моем доме, доме родителей, друзей. Моя группа тоже радовалась и отмечала это дело. Девчонки одни из первых послали мне радостные поздравления. А первая sms пришла от той, от которой я даже не ожидала. Я тогда прослезилась и подумала: может я плохо их знаю?

Может. Иногда мы встречаемся. Как и все группы выпускников. У многих дети. Есть что обсудить. Но, вспоминая моего Левку, девчонки все время говорят: «Он еще Жуковского слушал», имея ввиду лекции нашего профессора.
Да уж… не знаю, чего он там выслушал…

Полет над грозой с кукушкой

Написано в соавторстве (на троих)
с Аленой Лисицкой и Виталием Штоколовым.

— Живут они что ли там? – ворчала вахтерша одного вполне обычного офисного здания, проверяя пустые номерки на доске с ключами от кабинетов. На 13 этаже в офисе Фирмы по продаже больших возможностей задержался директор Андрей Павлович, его помощница — улыбчивая и приветливая Марина, и странная девушка из архива – Рита, с явными признаками шизофрении — не здоровается, бубнит что-то себе под нос, с дверью разговаривает.
— И что им домой не спешится? Погода жуть, конца края не видать, и дальше только хуже будет.

«Конца и края не видать…» — ворчал Андрей, зарывшись в документацию.
— Так много еще надо сделать. Счета, отсрочки, прерванные договоры. Сколько ж тут всего?
Ему, вдруг, показалось, что до какой бы бумаги он не дотрагивался — она тут же превращалась в страницы журнала Плейбой или Пентхауз, как в сказке про жадного правителя. К чему бы тот ни прикасался — все превращалось в золото.
— Что они со мной сделали? Зачем?! За что?! Что я им сделал?!!! — смотрел он в сторону дислокации кабинетов своих подчинённых.
— Ну, подумаешь, задержал зарплату на два года … Так у меня расходы! Колоссальные расходы!
Если бы эти безмозглые овцы и бараны знали, сколько денег я трачу на поездки в Майами и в Монако, они бы сразу перестали выпучивать глаза и делать недовольный вид, а платили бы мне за то, что ходят на работу.

Марина, не зная, куда себя деть, ходила по кабинету – то к окну, то к своему столу. За окном нарастала мокрая серость, еще больше портя настроение. Солнца уже почти не было видно, отчего казалось, что тучи сгустили сумерки и неумолимо приближают ночь.
— Нет, это уже просто невыносимо! Сколько можно здесь торчать? Понятно, что у него кроме работы никаких забот, но я ведь не робот… Или, все-таки, робот уже? Мой мне так и сказал вчера: «Ты робот! В тебе уже нет ничего человеческого, ты холодная и злая, и если бы ты не была так чертовски красива…» А мне плевать, что я красива, я только не люблю быть одна, мне плохо одной, …и с ним тоже плохо. Я не знаю, чего я хочу!
Нет, знаю — я хочу домой, потому что пообещала хотя бы уже сегодня… Или… провались оно все… Нет, лучше не надо, сколько можно? Это уже моя четвертая попытка создать семью… Ну почему нежность и любовь уходят так быстро? Это со мной что-то не так. Я эгоистка и бездушная тварь.
И голова еще раскалывается. И этот дождь по крыше барабанит — будто тысячи маленьких молоточков. Это так похоже на его любимую музыку – отвратительный постепенно усиливающийся грохот и еще вдобавок — завывания.
Ну вот, уже и тут завывания начались — ветер всё сильнее, а я так надеялась успеть домой до того, как все начнется. Предупреждали ведь по радио, а шефу хоть бы хны.

На полках маленького закутка с архивом стройными рядами в разноцветных папках стояли документы за восемь лет жизни фирмы. Рита провела пальцем по своему любимому ряду – белые стопки чьих-то просчетов, денежных махинаций и обрушенных надежд… Сколько судеб можно прочитать в каждой папке?
— Не смейся, гаденыш, уходи! – погрозила она пальцем Шляпчатому. Маленькая тень скрылась за шкафом, но через минуту снова выглянула, повертев любопытным носом, поправила мятую шляпу и закинула ногу на толстый справочник рекламных фирм-однодневок.
— Да ты напиши роман, — опять затянул он старую песню, — «В лабиринте несуществующих денег».
— Сгинь!
— Нет, а что? – весело захохотал Шляпчатый, — А мы поможем.
— Кто это вы? – уже было заикнулась Рита, как из всех щелей стали высовываться другие тени. Кто мелькнул колпаком, где-то свешалась нога, за ней вторая, затем и хвост, а вон и тросточка, усы… Кто-то принюхивался – запахло чернилами, сверху посыпались перья, за окном прогремел гром.

Вахтерша спряталась в пальто. По радио передали штормовое предупреждение. Дождь вошел в фазу грозы. Все здание сотрясали громовые раскаты, словно молнии били прямо по его острому шпилю, отскакивая искрами на мостовую. Будто повинуясь какой-то зловещей силе, мощным порывом ветра с крыши сорвало огромный кусок обшивки. Тот с оглушительным свистом полетел вниз, царапая стены, разбивая по пути стекла, с грохотом ударился об асфальт и врезался в витрину соседствующего здания.

Андрей взъерошил волосы, смял разложенные на столе бумаги уже не документов, но бесполезной давящей ненужной информации. Скрежет железа впился в мозг. Стекла вздрогнули. Со стола упала дорогая пепельница, разбилась вдребезги.
— Что за злосчастная Природа?! Да как она посмела так себя вести?! Разразиться такой грозой и где?! Над моим офисным зданием! Какая наглость! Ну, погоди, сволочь, найду на тебя управу! Не зря же я тайно разрабатываю климатическое оружие…
Потирая ладони рук, Андрей продолжал разговаривать сам с собой:
— Уже началось первое испытание. Вчера я заткнул пробками все сливные отверстия в ванне и открутил кран до упора, закрыл дверь на все замки (МЧС с моими дверями не повезло — выдерживают маленький ядерный взрыв) и ушёл на работу… Интересно, сильно изменится погода в доме у соседей снизу? Ну да ладно, потом узнаю.
Голова постепенно наполнялась каким-то туманом, рука сама потянулась к верхнему ящику стола… Он знал, что в ящике. Там, под стопкой еженедельников… он… родной, надежный… заряженный. Три патрона. Но хватило б и одного…

Марина вздрогнула. Обычно она не боялась гроз, но в этот раз чувство неотвратимо надвигающегося ужаса заставило её метаться из угла в угол, попеременно что-то бормоча и вскрикивая.
— Гад такой, закрылся у себя и приказал ждать. А чего ждать? Всемирного потопа?
Как же пусто на душе и страшно – всегда страшно что-то терять, даже если ты несчастлив с этим «что-то», потому что иначе пустота, черная бессмысленная пустота… Но то, что рушится, не починить, не склеить уже.
И когда появилась эта первая трещина? Это ведь ерунда, глупость, но первая же она… Когда я узнала некоторые его пристрастия, которые он скрывал чтобы понравиться. Музыка, фильмы, книги… Совсем не то, что нравится мне. Разве это важно?
Зато он хорош в любви! Или уже не так хорош?… потому что музыка, фильмы и книги другие, и не просто другие, а те, что мне противны, неинтересны, скучны, омерзительны!… и стали уже разговоры другие, и это теперь не тот человек, в которого влюбилась.
Какая чушь! Просто я эгоистичная мерзавка и всегда все ломаю, все порчу. Вот точно, как этот свирепый бешеный ветер, этот мощный водопад за окном. Скоро нас смоет, как бумажный кораблик в канализацию – и так нам и надо. Обрадовалась! Даже боль прошла…
Но что же шеф? Он разве не слышит, что делается на улице? Будто все демоны, джинны, вампиры и драконы устроили безумный праздник. Господи, боже мой! Крепкое ведь здание, а всё трясется от грома, по окнам хлещет вода, грохочет, скрежещет и дребезжит что-то на крыше, будто ее царапают огромные когти. Невыносимые, мерзкие звуки! Как страшно!
Сдернув с вешалки пальто и подхватив сумочку, Марина вылетела прочь из кабинета.

Рита сидела на столе, поджав под себя ноги. Со всех сторон вниз летели белые листки с цифрами и таблицами, выпускаемые из рук, лапок и зубов несметных диковинных существ. Один, похожий на стегозавра, смахивал шипастым хвостом на пол целые папки. Откуда-то сверху выла корова, свистели на все лады похожие на птиц чудовища с улиточными домиками на головах. Все вокруг шевелилось, плясало и пело на разные голоса. Феерию дополнял нервно мигающий свет тусклой лампы, звон разбитого стекла, шум входящего в здание ливня и ужасный рокот неотвратимой коды этой безумной симфонии.
Шляпчатый за спиной у Риты дирижировал своим оркестром ее же ручкой. В апокалиптическом припадке начал рушиться потолок, осыпаться прямо на голову. Закрыв от ужаса уши, Рита спрыгнула со стола прямо в разлившиеся по полу дождевые потоки и, спотыкаясь о стулья, начала продираться к двери.

В коридоре нос к носу столкнулись Андрей и Марина. Он — взъерошенный, со сбитым на бок галстуком и пистолетом в руках. Она — нервно дрожащая, трясущейся рукой пытаясь застегнуть верхнюю пуговицу пальто. Оба растерянные, удивленные. В молчании прошла минута. Андрей хрипло спросил:
— Что ты здесь делаешь?

— Я не хочу быть одна. Мне страшно!
— Но мы еще не закончили, надо посчитать расходы… — слова его заглушил гром, и Марина услышала только «расход».
— Кого в расход? Меня в расход? – и увидев пистолет, начала кричать:
— Не надо! Не убивайте! За что?
— Убивать? Кого убивать? Тебя? Марина, да опомнись, – но попытка Андрея успокоить Марину была безуспешна:
— Это здание, оно хочет убить меня, все рушится…
— Все рушится? Так ты уже всё знаешь? Ха-ха, фирме конец! Черт, гадство, бл.., пи… Да здравствует крах больших возможностей! Чтоб…
— Здание… оно убьет нас… нам надо бежать…
— Куда бежать? Там же потоп, если и есть на чем плыть, то только на собственных шкурах. Марина, снимай пальто.
— Что???
— Снимай, тебе говорю! – Андрей действовал уже, пытаясь применить силу. Марина ответила звонкой пощечиной. Андрей на секунду опешил, и, выходя из себя, зашипел:
— Ааа… все из-за тебя! Чертовка! Мои вклады… Ты все их съела… своими глазами, своими чертовыми глазами… Если бы не ты, инвесторы не слили бы меня этим г..кам. Но кто знал, что там дождь, а здесь ТЫ?… Ты…
— С ума сошли? Уберите пистолет… Вы не можете! Вы же не знаете, вы ничего не знаете: эта гроза, это землетрясение – это все из-за Вас! Сидите в своем долбаном кабинете и не видите, что здесь я. Я, я, живая и … я люблю вас!
— Не любишь! Дьяволица, заманила меня в свои чары, как спрут, и душишь… Иди сюда, ты ничего не знаешь о любви…
— Знаю. Я лю…
— Нет, я Лю…

Вспышка. Гром. Еще одна вспышка. И тут неожиданно в просвете двери возникла фигура Риты, страшная, бледная, до жути помятая и резко замерла на пороге. Андрей и Марина вздрогнули, будто пробуждаясь. Оба непонимающе посмотрели друг на друга, с ужасом на Риту и одновременно… неизвестно кому:
— ЧТО ПРОИСХОДИТ?
За неизвестно кого спокойно ответила Рита:
— Крышу сорвало.

Слышно как идет дождь, но слабее, капли все реже хлещут по лужам, вода ручьями сбегает с водостоков, ветер стихает, где-то отдаленно еще слышны раскаты, гроза уходит.
Андрей тоже уходит. Закрывает за собой дверь, садится в кресло. Со словами «Мне надо проснуться» закрывает глаза и засыпает.

Марина выбегает на улицу, через два поворота останавливается, долго стоит, смотрит на лужи. Возвращается в офис. Делает кофе. Забирается с ногами в рабочее кресло и закрывает глаза. Слушает последние капли дождя за окном, с закрытыми глазами пьет кофе.

Рита лежит на полу на разбросанных листах архива, смотрит в потолок, где по кругу вокруг мигающей круглой лампы тенями по цепочке друг за дружкой идут крысы. Если приглядеться, каждая пытается укусить за хвост ту, что впереди, но для этого нужно ускорить всеобщее движение, а это не даёт никаких результатов. Но она улыбается – в лабиринте серых денежных небоскребов наконец-то виден выход… и не беда, что через кусок оторванной крыши…

Стемнело очень быстро. Небо обвисло и похолодело, замерцав звездами. И вдруг накинулась, будто старая собака, такая тоска… что хоть в снег зарывайся тут же, как страус.
… Медвежонок плелся медленно, его черепашья скорость – единственная стабильная вещь во всем мире. И ведь знает же, что мне на работу! Да и в садик до восьми надо успеть. Не закроют, конечно, но вони будет…
– Мииииш, Мишка! – ору сквозь вьюгу, – быстрей пошли.
На лице ребенка ноль эмоций, он все равно будет идти согласно выбранному режиму. Хоть тресни, лопни, взорвись! Смешной такой – завернутый в тряпки как колобок, один нос торчит, идет, плетется. Будто, и, правда, как маленький медвежонок.
Как ветер стихнет, начинает вопросы задавать. Да какие! Любой бы папарацци обзавидовался. В тупик так только он, Мишка ставить умеет.
– Зачем я родился, если мне не нравится ходить в садик?
– Эммм… – начинаю я привычно импровизировать. Потому как нет сложнее разговоров, чем разговоры с детьми. О жизни. И смерти. Но как он любит спрашивать о том, что было бы или будет… Мне об этом даже думать страшно. А он никуда не торопится. Готов выслушать ответ, потом задать другой вопрос. Может даже постоять – подумать над ответом, набраться сил для нового вопроса.
Снегу жуть намело, еле продираемся. Приходится идти впереди расчищать Медвежонку дорогу. Он движется еще медленнее. Молчит. Видимо, обдумывает что-то серьезное.
– А когда я был у тебя в животе, я думал о чем-то?
На такие вопросы нельзя отвечать «не знаю». Это, по крайней мере, я осознаю. Начинаю сочинять. Внимательно слушает. Но, по сути, обдумывает следующее, потому как перебивает и задает новый вопрос:
– Если бы я думал, то не стал бы рождаться.
– Почему? – резко выпаливаю я.
– Здесь холодно и всем что-то не нравится. В садике кричат. Ты опаздываешь на работу. Каша невкусная.
– Но есть же и другие радости, ты только вспомни.
Начинаю перечислять ему его любимые развлечения, лакомства, книжки, игрушки, праздники и веселые события.
– Охота на бабочек не считается, – поправляет он меня, – я тогда упал, оцарапал щеку об сачок и ударил коленку.
– А вышиваешь только ты у нас, –- добавил он, еще немного подумав.
– Ну да, — соглашаюсь, – но все-таки… Все-таки! Жизнь… это чудесная штука…
Я пыталась подобрать слова. А он шел такой же угрюмый. А потом задал вопрос, на который я уже не смогла ответить:
–Тогда почему ты такая хмурая по утрам?
***
Нет никакой системы воспитания, все это ерунда. Не возможно пройти курсы будущих мам/пап и стать образцовым родителем. Кто хоть раз не сомневался в том, что он по отношению к своему ребенку далеко не идеал? Может, сомнение как раз и есть элемент нормальности?
Я не прошла тест.
Гришка сделал вид, что не расстроен. Но я-то знаю, что сам он трусит еще больше моего. Недаром же не пошел первым. Ох, как трудно завести ребенка в этот сумасшедший на психотесты век! А тут все как на автокурсах: не сдашь экзамен – не получишь разрешения.
–Неужели, я буду плохой матерью?
– Дуреха, – смеется Гришка, обнимая меня, – это только пробный тест. К тому же без подготовки. Вот походим на курсы…
Я снова представила себе Мишку, угрюмого и одинокого в этом глухом завьюженном мире. А может все не так? И все на самом деле по-другому? И зря я расстраиваюсь раньше времени. Не дадут разрешения – уеду в другую страну. Буду жить в сарае и растить кучу ребятишек. Пусть шумят, дерутся между собою, бегают и визжат. И никакого садика!

Рассказ с конкурса в МПП.

Пенелопа

Автор — Гаврила Петров

Это всего лишь
Синий хендай
И ты безусловно
Рада
Но отличишь
Ли ты
Веру
Баптиста Нади
От немецкой
Трихомонады?
К счастью, я знаю
Твой адрес
Итака
Шлюз по дефолту
Микены
Мне не обязательно
Ревновать
Лучше сделаю
Ход конем
В неприступные
Трои стены
Ревность это
Всего лишь
Разновидность
Комплекса
Брата моего
Менелая
Да, мы их
Типа
Сами придумываем
И ты прекрасна
В этом
Синем хендае
Сервер Трои
Взломал
Не я совсем
Это ганс
По фамилии
Шлиман
Теперь они считают
Себя расхитителями
Гробниц
Им не скучно быть
Такими
И им невдомек
Насколько же
Ловко
Ты вырубила
Этого копа
Не в фильме
Андрея
Кончаловского
В сердце моем
Пенелопа
Метки: Гаврила Петров

Гаврилиада

— Оу! Ты угнал тачку! Какая красивая! – она провела рукой по капоту, — блестит, почти новенькая. Это, кажется, цвет индиго? Это же индиго? Да? Да? …Да! – ответила она сама себе и, открыв дверцу, продолжила: я назову ее Клеопатра. Нет! – Я назову ее Королева! Нет. Как же… — на минуту она задумалась. Он воспользовался моментом и, вскрывая капот, процедил: это всего лишь синий хёндай… синий, детка, …именно синий…
— Я назову ее… — не унималась девчонка, но он ее перебил:
— Трихомонадой.
— А что такое хрихомона…
Раздался взрыв. Кто-то наехал на мину. Джек достал пушку и прислушался – нет ли других машин. Кивнул Бекки, чтобы доставала ружье.

— Трихомонада, детка, это такая зараза… — говорил он, отстреливаясь. Она перезаряжала ружье. Посмотрев на нее, Джек внезапно подумал: «Когда она успела подкрасить губы?».

К ним направлялись двое. Пули от них будто отскакивали. Черные гладкие силуэты скользили между развалин неторопливо и деловито, как на давно запланированную деловую встречу. Дружелюбие подтверждала книга у каждого в руке. Джек перестал стрелять, опустил пистолет, достал сигарету.
— Это как грипп? – Бекки просто так не успокоится.
— Хуже. Помнишь ты как-то зашла на их сайт? Там было очень много приветливых лиц…
— Ааааа… Так это они заразили мой комп баптистскими червями? – хрипло произнесла Бекки, направляя дуло винтовки прямо в лицо одному из подошедших в черном. Он загородился книгой.

Она уже почти кричала:
— Джек, пусть он заткнется! Что ты пожимаешь плечами – тебе нравится его слушать?
— Ты прочла только вторую книгу. А надо было начинать с первой.
Джек взял книгу из рук второго черного, открыл на первой странице и начал читать:
«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал».
— Я домой, — категорично заявила Бекки, поднимая с земли сумочку и вешая на плечо ружье, — если ты еще помнишь где это… Учти: не вернешься к ужину – перебью всю твою шайку.
Джек с упоением читал. Черные его почти обнимали. Синий хёндай завелся не сразу – Бекки нервничала и торопилась домой.

А потом он привез деньги Приамскому боссу прямо в инкассаторской машине, где, было не столько денег, сколько нежданной взрывчатки. И залег на дно в старом борделе у одной брюнетки. На следующий день она устраивала утренник для его друзей – все были в поросячих масках, жрали примерно так же. И еще он много чего еще пытался вспомнить в промежутках между вискарем и колой: одноглазый боксер-вышибала, загородивший вход в клуб… Он ел чье-то ухо… или кого-то обозвал «овцой»… В общем, это был его последний глаз.

Девушка? Ах да, там была еще и девушка… Крашенная малолетка. О ней можно не упоминать. Так, малозначительный эпизод. От нее шел трамвай, одинокий ночной трамвай, без водителя и кондуктора. Где-то там на кольцевой его еще вырвало. А в окна глядели какие-то сирены и вопили: Домой! Домой! Ты едешь домой! Пьянь ржавая, всю зарплату пропил…

— Но какая зарплата? Все сгорело в огне того инкассаторского коня. Ведь он, Джек — за идею! Он так и сказал тому милому немцу за кружкой хереса.
— Шлиман, меня зовут Шлиман, и я угощаю! Так, где вы говорите, похоронен сервер баптистких червей?
У него, видите ли, ломается карандаш, и сейчас он сбегает за другим. Но разве ему можно верить? И что он вечно копает, копает…
— Привет, дорогая, я только переночую, а женится кто-то другой… Ты же знаешь – у меня есть Бекк…

Утро нырнуло в семь часов ровно. Из машины вывалилась рука, потом голова, но ее успели подхватить две другие руки. С этим телом пришлось немало поработать, прежде чем его удалось дотащить до двери. Трезвон в полминуты и на пороге девушка с полотенцем на голове.
— Здесь живет Гомер Симпсон? – спросил вежливый человек, по виду немец, едва держащий под мышки тяжелого спящего Джека.
— О, простите, пошутил – я имел в виду Гомера…
Опять реакция – молчание.
— О, снова простите, сегодня неудачное утро для шуток… Мне нужна Бекки, жена вот этого молодого человека. Я забрал его сегодня из бара «Калипсо», он, кажется, еще дышит…
— Вносите, — глухо сказал Бекки, приоткрыв для Шлимана дверь. В передней валялось много трупов. С потолка свисал ковер с вышитым на нем синим хёндаем. В углу сидел мальчик и делал уроки.
— Шлиман, — поздоровался с мальчиком немец.
— Карл Густав – ответил мальчик и отложил в сторону «Гаврилиаду».

Утро по-осеннему обещало быть теплым. Солнце уже пробивалось сквозь желтую редеющую листву, неровными лучами падая на неубранную аллею. Особенно чарующее действие производил шуршащий золотой ковер, опавшие листья по-особенному – по-сентябрьски пахли горечью и сыростью. Дети носились шумными стайками по старому парку, собирая листья в букеты, раскидывая их во все стороны и ныряя в самые большие скопления. Визгу стояло! И счастья… наверное это и есть счастье…

Ох, эта Мэри! Красный капор и в тон к нему сапожки, новое пальтишко, уже все в сухой листве и мелких веточках, но еще относительно чистое. Русые волосы выбились к вискам и свободно, и смешно топорщатся. Друзья ее сейчас подбегут, спросят, чего это она тут застыла… а, впрочем, сами все тот час увидят.

Какая машина! Мэри видела такие только на картинках в старых дедушкиных журналах. Там были еще и дамы, в смешных шапках-горшках с цветами и в несуразных платьях. Раньше так одевались. И ездили на таких машинах. А эта не выглядела старой, во всяком случае, в представлении Мэри, старая машина должна быть еще и потертой, может быть немножко помятой и, естественно с царапинами. Но не так гладко отполированной – почти до зеркального блеска. Странно.

Ребята, уже все впятером, как зачарованные, следили за автомобилем. Он же не спеша, будто и впрямь для демонстрации, проехал мимо них, не стремясь тут же исчезнуть из виду. На прощание даже мигнул задней фарой. Это был знак. Только дети могут в этом разбираться. Конечно же!
Все как один, разом сорвались с места и побежали за приветливой машиной.

— Стой! Подожди! – почему-то кричали они, будто не куча металла, а самое настоящее живое существо была эта машина. Ее хотелось догнать, дотронуться рукой, погладить блестящую поверхность. Мэри оступилась, чуть ли не кубарем покатилась по мягкой аллее. Роберт и Джекки остановились, помогли ей встать.

— Ты вся в пыли, мама заругает.
Дети больше не бежали. Машина тоже стояла. Все будто чего-то ждали. Сейчас, ну вот сейчас же точно – должна открыться дверца автомобиля. Из нее выйдет важный джентльмен, такой же, как на старых картинках, обязательно с тросточкой и маленькой черной бородкой. Почему нет? – Разве может быть как-то иначе?

Но нет. Дверца хоть и открылась, но из нее не вышел старинный джентльмен. Из нее буквально посыпались на дорожку какие-то мелкие зеленоватые существа. Они весело запрыгали, отталкиваясь от пружинистой листвы и разлетаясь таким образом в разные стороны. Они были похожи на шарики, переливающиеся, словно резиновые. Прислушавшись, можно было различить даже звуки, которые они издавали – что-то похожее на смешливый мультяшный писк.

Один из таких шариков прыгнул Мэри на плечо, — девочка невольно отшатнулась. Она поймала ошарашенный взгляд Джекки, и тут ей в ладони прыгнул еще один. Мэри сложила ладони лодочкой и подняла к носу. Ей интересно было разглядеть это. Что это? Живое? Чем оно пахнет?

— Дай мне, дай мне потрогать! — закричали со всех сторон, осторожно прикасаясь пальцами к переливающейся сфере, боясь обжечься. Да и, вдруг, укусит. Девочка улыбалась. Страшно уже не было. Дети, знаете ли, не боятся чудес, если только эти чудеса добрые. А пока милые шарики не внушали особого страха. Вскоре у каждого из детей в руках было по два, а то и по три, таких чуда. Их гладили, через них смотрели на солнце, пробовали лизнуть или примять пальцем. Смешные мячики отвечали веселым писком и легким хихиканьем.

Машина. Да, в машине сидел маленький человечек. Настолько маленький, что его и карликом-то не назовешь, и настолько странный, что и на человека-то не особо. То ли гном, то ли какой-то ученый зверь. В общем, тоже существо явно волшебное. Его внимательные добрые глаза пристально следили за детьми, а выпущенные шарики, словно щенята, то и дело возвращались после прогулки, запрыгивая обратно в автомобиль.
— А кто ты такой? Как тебя зовут?

Дети были очень вежливые. И любопытные. Но гном, назовем его так, только покачал в ответ головой и улыбнулся одними глазами. Наверное, он не умеет говорить, — решили между собою дети и начали осматривать машину. Внутри не было ничего необычного, разве только синий мешочек с вышитыми на нем блестящими звездочками. В него гном собирал обратно свои шарики.
Загадка. Разве ее можно вот так просто отпустить? Да тут столько вопросов может быть, особенно для такой шумной оравы. Возможно он еще вернется. Конечно, вернется, убеждала всех мудрая девочка Мэри, глядя на удаляющийся экипаж чудес и сжимая в кармане один из утаенных шариков. Ни один ребенок никогда не согласится расставаться с волшебством, если есть хоть малейшая возможность его незаметно припрятать. Мало ли – вдруг пригодится.